Воспоминания о Ленских событиях 1912 года.
Стр.1
Михаил Иванович Лебедев, активный участник забастовки рабочих Ленских золотых приисков 1912 г., родился в 1884 г. в дер. Извалки Романовского у. Ярославской губ. С 1902 г. участвовал в рабочих кружках, руководимых социал-демократами. За участие в Кронштадтском восстании матросов и октябре 1905 г. Лебедев был приговорен к 8 годам каторжных работ. В 1911 г. бежал из каторжной команды, работавшей на постройке Амурской железной дороги.
С осени 1911 г. по 1912 г. находился на Ленских приисках. После Февральской революции – на партийной работе. М. И. Лебедев активный участник Великой Октябрьской социалистической революции. В годы гражданской войны – на командных должностях в Красной Армии, в ВЧК, позднее в ОГПУ. С 1932 г. на административной и хозяйственной работе.
Теперь персональный пенсионер Михаил Иванович Лебедев живет в Москве. Тяжелая болезнь часто и надолго приковывает старого чекиста к постели, но не может победить волю большевика. Его перу принадлежат книги, статьи в газетах и журналах. Он часто беседует с молодежью, живо интересуется делами ленских горняков. Михаил Иванович Лебедев член Коммунистической партии с 1914 г. и сегодня в строю бойцов.
В 1955 г. за активное участие в революционном движении М. И. Лебедев награжден орденом Трудового Красного Знамени.
И. И. ЛЕБЕДЕВ
Воспоминания о ленских событиях
1912 ГОДА
Издательство
социально - экономической литературы
Москва 1962
От автора
Не претендуя на полное освещение Ленских событий 1912 г., я, непосредственный участник этих событий, хочу поделиться воспоминаниями, поскольку они могут представить интерес для широкого читателя или пригодиться для историка.
50 лет прошло с тех пор, как царское самодержавие во славу русского и иностранного капитала расстреляло ленских рабочих. Многое ушло из памяти. И если бы не те записи, которые велись мною и во время забастовки и после, то едва ли я смог бы взяться за эти воспоминания. Но тем не менее отдельные моменты забастовки и связанные с ней события и до сих пор живо встают передо мной.
За долгие годы, прошедшие с момента стачки, мои личные впечатления пополнились сведениями различных опубликованных документов, яснее стала связь отдельных эпизодов Ленской забастовки. Для того чтобы расширить рамки изложения, сделать его понятнее читателю, я постарался изучить и ставшие мне теперь доступными архивные материалы, а также появившиеся исследования о Ленской забастовке и использовать некоторые материалы из них в своей книге. По ходу изложения я пытался критически оценить ряд утверждений наших историков, писавших о Ленских событиях, и внести необходимые уточнения.
Если бы меня спросили, почему я взялся за эту книгу, я бы ответил: «Надо, чтобы наша советская молодежь, наши дети и внуки хорошо знали, как жили их отцы и деды!» Советская власть, Коммунистическая партия дали нашим детям свободу и счастье, сделали все, чтобы они могли учиться, заниматься любимым делом и отдыхать.
Мы, люди старшего поколения, начавшие сознательную жизнь на рубеже нашего века, росли и воспитывались в совершенно других условиях. Молодежь должна знать, какой ценой достигалась сегодняшняя счастливая жизнь, какую тяжелую борьбу вели трудящиеся России за свою свободу.
Нашим юношам и девушкам – героической советской молодежи, которая строит коммунизм и будет жить при коммунизме, посвящаю я свою книгу.
Стр.2
После побега. Едем на Ленские прииски
В город Бодайбо – центр Витимо-Олекминского золотопромышленного округа – я приехал поздней осенью 1911 г. из Иркутска. В Иркутск же я попал почти прямо с каторги на строительстве Амурской железной дороги, где мне, матросу Балтийского флота, участнику Кронштадтского восстания 1905 г., пришлось отбывать срок наказания.
После побега с каторги я и мой друг Дмитрий Годов пришли в Иркутск на социал-демократическую явку. Я считал, что это было в магазине Второва, но теперь некоторые товарищи утверждают, что явка была в каком-то банке.
Побег наш произошел на станции Керак Амурской железной дороги, где работала 5-я Джилиндская каторжная команда. До казачьей станицы Черняевской (где у нас была явка) добирались тайгой – 200 км; потом по Амуру-батюшке на лодке, пешком по берегу, на пароходе до Хабаровска – около двух тысяч километров; по железной дороге до Владивостока (где у нас тоже была явка и где мы, кстати сказать, «провалились») – 700 км\ от Владивостока – по Китайско-Восточной и Забайкальской железным дорогам – до Иркутска более двух тысяч километров. А всего мы прошли и проехали около пяти тысяч километров, имея в карманах на двоих только тридцать рублей. На явке нас встретили товарищ «Цыбуля» и еще кто-то из иркутян социал-демократов. Когда товарищи узнали, что после побега мы проделали путешествие в несколько тысяч километров, то отнеслись к нам с исключительной чуткостью: предоставили убежище, накормили, одели, обули и дали новые паспорта, так как последние были у нас архиплохи: посмотришь на свет и вместо «Семена», «Ивана» увидишь «Ольгу», «Марию». Все имена мыты и перемыты до бесконечности.
На второй или третий день нашего пребывания в убежище мы обсудили с гостеприимными иркутянами вопрос о нашей дальнейшей судьбе.
Так как мы были настроены против поездки куда-либо за границу, то иркутские товарищи предложили устроить нас где-либо на приисках.
– Там меньше шансов на провал, а кроме того, там и партийная работа для вас найдется.
Особенно часто упоминались Ленские прииски.
– Вот где еще полностью сохранилось крепостное право... Вот где партийной работы еще непочатый край,– говорили нам товарищи.– Но туда очень трудно добраться из-за дальности расстояния, а затем если не будешь работать у Лензото, то очень трудно будет наладить связь с рабочими и работать среди них. К тому же у нас есть сведения, что политические ссыльные в Бодайбо в большинстве своем очень инертная публика, зараженная ликвидаторскими идеями, и едва ли будет помогать Вам в развертывании революционной агитации среди приисковых рабочих.
Мы с Годовым плохо знали географию Восточной Сибири, очень мало знали что-либо о приисках и об условиях работы на последних. Но мы были молоды, здоровы, полны энергии, хотя и сильно утомлены, стосковались по живому, полезному делу. Поэтому мы с Годовым, не раздумывая долго, решили ехать на Ленские прииски.
– Тогда приходите сюда завтра и мы познакомим вас с уезжающими на прииски товарищами и постараемся отправить вас всех вниз по реке Лене,– сказали нам на прощанье.
На другой день вечером, на явке, но в другом месте (кажется, на Сенной площади), мы встретились и познакомились с тремя товарищами (как потом оказалось) социал-демократами, большевиками по своему мировоззрению,– П. Н. Баташевым, Ф. И. Слюсаренко и П. И. Подзаходниковым. Все они были рабочие, к тому же все – заводские рабочие-слесари. Мы скоро с ними подружились, узнали, что они, как и мы,– гонимые полицией люди и также жаждут активной партийной работы. Подружились мы все тогда крепко и навсегда.
Я в то время организационно в РСДРП еще не состоял. Если бы не почти шесть лет заключения и каторги, я уже давно был бы членом партий. Еще до 1905 г. моими первыми учителями были большевики Судостроительного завода Бритнева в Кронштадте, и прежде всего Герасим Никитич Горелов, старый социал-демократ, «искровец», работавший на этом заводе указателем (мастером) котельной мастерской. Он был организатором всей подпольно-партийной кружковой работы на заводе. Это товарищ Горелов помог мне стать большевиком. Пригласив однажды к себе на чашку чая, он потом определил меня в один из рабочих кружков. Следующие, кто продолжал пробуждать мое сознание в тот период моей жизни, были лекторы – непосредственные руководители кружков, в которых я участвовал.
Стр.3
Их было несколько, но сейчас я уже не помню ни их партийных кличек, ни настоящих имен и фамилий. Особенно мне запомнился один из них – студент Горного института «Михаил Петрович». Впоследствии, много, много лет спустя, я узнал, что это был Сергей Петрович Ершов. После Октября 1917 г., посланный на Северный Кавказ в качестве руководителя санаториями Минераловодской группы, С. П. Ершов был расстрелян палачами-шкуровцами под Кисловодском в 1918 г. Не помню я фамилии других лекторов, но горячее чувство благодарности при воспоминании о них не оставляет меня и сейчас, спустя 60 лет после моих встреч с ними.
Уже во время службы на флоте, немало доброго я и другие матросы-подпольщики получили и от руководителя Кронштадтской военной организации Петербургского Комитета РСДРП, подпольщика-большевика «Ивана Федоровича Мелешина». Это было его партийное имя. Настоящее мне не известно и сейчас. Знаю лишь, что большевик «Мелешин» был казнен по приговору военно-полевого суда в Петербурге в 1906 г.
Кто такие большевики и меньшевики, меня неплохо просветила Горно-зерентуйская каторжная тюрьма. Здесь в политическом коллективе было несколько крепких большевиков, которые много сделали для того, чтобы матросы, солдаты и рабочие, попавшие на каторгу, но подчас слабо разбиравшиеся в политике, выходили на волю настоящими большевиками. И мы, два матроса (я и Годов), получили в стенах Зерентуя основательную большевистскую закалку.
Большую помощь нам оказал старый подпольщик-большевик, бывший руководитель военной организации Петербургского Комитета РСДРП в 1905–1906 гг., Анатолий Владимирович Попов, Но это было тоже не настоящее имя, а то, под которым он был осужден на четыре года каторги. У него подпольных кличек было много. Погиб он во Франции во время первой империалистической войны под фамилией «Антонов».
Не могу не сказать здесь и о другом друге и наставнике – Василии Матвеевиче Серове, учителе, бывшем члене 2-й Государственной думы. Это был революционер, большевик, душа нашего Зерентуйского «университета». Во время бесед о нашей будущей жизни на воле В. М. Серов неоднократно подчеркивал, что мы, русские революционеры-марксисты, обязаны не бежать за границу, о чем мечтали некоторые из наших товарищей, а работать на местах ссылки, вести пропаганду марксизма среди жителей. Побеги же за границу должны совершать только те товарищи, которым грозит смертная казнь или длительное тюремное заключение. А те, кому эти виды наказания не грозят, должны использовать опыт и знание марксистов здесь, в Сибири. Работа здесь для многих из нас куда полезнее, чем бесцельное прозябание за границей. Слова этого железного большевика глубоко запали в сознание слушателей. Мы с Годовым вспомнили напутствия В. М. Серова на иркутской явке и полностью их выполнили.
Помогали нам, бывшим матросам, солдатам и рабочим, и другие профессионалы-революционеры, находившиеся тогда в политическом коллективе Горного Зерентуя.
Меньшевистская тактика, с которой мы познакомились еще в Горном Зерентуе (теоретически) и с которой столкнулись на практике во время наших скитаний после побега с каторги, нам с Годовым была не по нутру.
И поэтому мы оба были очень обрадованы тем, что здесь, на Иркутской явке, мы нашли не представителей ликвидаторского «болота», а большевиков. Радовало нас и то, что новые товарищи тоже разделяли наши политические взгляды.
На другой день мы сели на пароход и поехали по реке Ангаре до села Братский Острог (ныне город Братск). Оттуда двинулись пешком до пристани села Жигалово, на реке Лене, в пути к нам присоединились другие рабочие, шедшие наниматься на прииски. Собралась группа около 20 человек. Как мы прошагали пространство между Братским Острогом и Жигаловым, расстояние почти 300 км, я теперь плохо помню.
Была поздняя осень. На Лене вот-вот появится лед, но навигация все еще продолжалась. У берега стояли паузки – это особые плоскодонные, с тупыми носами, неуклюжие баржи, которые можно встретить только там. Паузки, груженные товаром, ждали отправки. Их надо было гнать вниз по реке Лене, а затем вверх по Витиму. Вот нас и нанял какой-то купчина на один из паузков. Договорились: он дает нам в день по 3 рубля, а если мы благополучно доставим его добро до Бодайбо, куда надо было плыть 10–15 дней, то он нам еще добавит «наградных» по 15 рублей. Так как денег у нас не было, а зима приближалась, то пришлось согласиться на эти условия.
От Жигалова до села Витима (Витимского) наш паузок шел по течению Лены, которое в некоторых местах достигает скорости 7–8 км в час. В Витиме же нас взял на буксир один из последних в эту навигацию пароходов и, натужно пыхтя, потащил вверх по непослушной и бурной реке Витиму.
Не буду долго останавливаться на том, как мы плыли.
В конце октября, перед самым ледоставом на Лене и Витиме, мы, вконец измученные непосильным трудом, добрались до цели своего путешествия – города Бодайбо. Конечно, трех рублей на питание в день нам не хватило, так как покупать все пришлось у нашего же хозяина, который брал с нас за продукты в три-пять раз дороже, чем они стоили в Иркутске. А когда приехали в Бодайбо, наш купчина заявил, что мы все проели, и не только поденную плату, но и «наградные», и еще остались ему должны, и поэтому если мы будем что-либо с него требовать, то он нас отправит в канцелярию горно-полицейского исправника. А чтобы ему не пришлось сделать это, мы должны выгрузить на берег еще кое-какие товары. Делать было нечего. Встреча с исправником нам совсем не улыбалась. Пришлось согласиться. Проработав целый день грузчиками, под вечер кое-как рассчитались с этим кулаком и покинули свою плавучую каторгу.
Стр.4
Ленские прииски
Что такое Лензото?
Итак, мы вступили на бодайбинскую землю и очутились в центре своеобразного и богатейшего края Восточной Сибири.
Севернее Байкала в могучую сибирскую реку Лену вливается быстрая и многоводная река Витим; в 280 км от устья Витима, на его правом берегу, находится город Бодайбо. Это – центр крупнейшего в России золотоносного района.
Сейчас этот район называется Ленско-Витимским горным районом, а до революции его территория делилась на две части: одна из них, расположенная ближе к реке Витим,– Витимский горный округ, другая – севернее горного хребта Кропоткина – Олек-минский горный округ. Приисковое население называло эти округа попросту: Ближняя тайга (Витимский округ) и Дальняя тайга (Олекминский округ).
Территория этих округов простирается почти на 100000 кв. км, что равно территории Нидерландов, Бельгии и Дании, вместе взятым.
До революции в административном отношении Витимский район входил на правах уезда в Иркутскую губернию, а Олекминский – в Якутскую область; ныне большая часть территории входит в Иркутскую область. Административным центром Ленско-Витимского горного района является город Бодайбо.
Рельеф здесь горный. Местность сильно изрезана глубокими продольными и поперечными долинами, по которым шумно сбегают ручьи (по приисковой терминологии – ключи) и реки, образуя две водных системы: реки Витима и реки Олекмы – правых притоков Лены. Над долинами возвышаются горы, вершины их выходят за пределы лесного пояса, образуя круглые безлесные купола – так называемые гольцы. Отдельные вершины хребта Кропоткина достигают высоты более полутора тысяч метров над уровнем моря.
Когда-то, лет 100 назад, здесь шумели могучие леса, долины и горы покрывала вековая тайга, но бесхозяйственная, хищническая порубка миллионов деревьев на дрова и крепи для шахт, многочисленные лесные пожары – все это привело к тому, что на месте девственного леса к 1912 г. оставались лишь пеньки да молодая поросль хвойного леса.
Климат Ленско-Витимского золотопромышленного района суровый, резко континентальный – жестокие пятидесятиградусные морозы зимой и изнурительная жара летом. Здесь район вечной мерзлоты.
На вершинах гор и в их расщелинах снег держится до конца июня. А в конце августа – начале сентября вершины самых высоких гор снова покрываются снегом; в конце же сентября – начале октября начинается уже настоящая зима. С этого времени сковываются льдом реки, промерзающие до дна; лед трескается, в расщелины выступает вода и замерзает вновь, образуя наледь. Реки вскрываются в мае, и только в конце его начинается навигация.
Несколько тысяч километров отделяет эти территории от европейской части России. Ближайшая железнодорожная станция Иркутск находилась почти в 2000 км от Бодайбо. Обычно ехавший на Ленские прииски проделывал такой путь: из Иркутска около 400 км ехали на лошадях до пристаней Качуг (Качуга) или Жигалово (на Лене), затем, если это весной,– вниз по Лене
пароходом или летом на лодке около 1300 км до села Витим, расположенного в устье реки Витим. Зимой же эту часть пути можно было проехать только на лошадях, что мог позволить себе лишь зажиточный человек. Рабочим, ехавшим на прииски или с приисков, был доступен только наиболее дешевый водный, а значит сезонный, путь.
От устья Витима до города Бодайбо проехать можно было одним пароходом; на лодке из-за очень сильного течения ехать вверх было невозможно; этот путь по берегу Витима (280 км) многие рабочие шли пешком. В зимнее время связь с Центральной Россией фактически прерывалась.
От Уральского хребта до Тихого океана, на пространствах многих тысяч километров, между гор, текут реки и речки. Почти в каждой из них геологи находят золото. Сибирская земля особенно богата так называемым россыпным золотом: то в виде мелкого или мельчайшего золотого песка, то в виде самородков. Золотоносная область Витимского и Олекминского горных округов пользуется мировой известностью по добыче золота.
Стр.5
Впервые золото было открыто здесь в 40-х годах XIX в. Но добыча достигла значительной величины только позже: в 1868 г. здесь было добыто 400 пудов золота, а в 1871 г.– 761 пуд. И в дальнейшем добыча держалась на высоком уровне, несмотря на то что в других районах Средней и Западной Сибири, славившихся когда-то своими золотоносными недрами, рассыпное золото значительно истощилось.
За период с 1844 по 1926 г. в Ленско-Витимском золотоносном крае было добыто золота более 600 тонн.
Там, где золота было много, до революции его добывали «хозяйским» способом крупные золотопромышленники и отдельные компании: Базилевский, Бодайбинская компания, Ратьков-Рожнов, Сибиряков, Прибрежно-Витимская компания, Компания промышленности, Мало-Патомское общество, Ленское золотопромышленное товарищество и многие мелкие предприниматели. А где золота в породе было мало, там оно добывалось «золотничниками», организованными в артели, или «вольными старателями» (закон называл их «хищниками»), работавшими в одиночку на свой страх и риск. Расскажу сначала о приискателях-золотничниках.
«Золотничниками» называли в то время небольшие артели приискателей, которые, арендовав у того или другого хозяина прииска площадь, содержащую золото, на свой страх и риск добывали здесь этот металл. Золотничники обязаны были иметь свой инструмент, обеспечивать себя питанием, устраивать жилище. Добытое золото они должны были сдавать в промысловую контору, получая плату за то количество золотников, которое они сдадут конторе. Отсюда и название этих людей «золотничники».
Помню, приехав из Иркутска, мы впятером шли из Бодайбо на прииски. Денег на проезд по железной дороге у нас уже не было, поэтому мы отправились пешком. Шли то берегом реки Бодайбо, то, укорачивая путь, пробирались через речки, ключи, горы. Около заброшенного прииска Михайло-Архангельского мы увидели людей, рывшихся в «отвалах» – в уже промытой породе, когда-то содержавшей золото. Они работали у самой реки. С дороги, по которой мы шли, видны были только груды красноватой земли и кучи крупной гальки и песка. Мутная желтоватая вода реки неслась со стороны этих куч под самый мостик, по которому мы проходили. – Что вы здесь делаете? – спросили мы высокого старика.
– Золото добываем,– сказал он.
Этот ответ удивил нас, не видавших раньше никогда, как добывается золото. Мы присели отдохнуть, закурили и дали закурить собеседнику. Потом мы попросили показать, как они работают. Артель приискателей-золотничников, состоявшая из отца и двух сыновей с женами и девочки лет 12, охотно показала нам, как они добывают золото.
— Вот эта яма называется шурф,-– объяснил старик,– из нее мы добываем породу – землю, какая содержит золото.– Он показал в горсти землю, песчаную, глинистую, ржавого цвета, с мелкими камешками.
— А вот и наш вашгерд-машина, где промываем пески,– старик указал на какой-то деревянный ящик, сбитый из свежих досок, покатый, с перегородками, между которыми был настлан «коврик» из серого солдатского сукна. В верхней части вашгерда была укреплена небольшая железная площадка (плита) с дырками.
— Вот эту породу, добытую из шурфа, мы и кладем на плиту, растираем, поливая ее водой. Большие камни, не проскакивающие в дырки плиты, мы сбрасываем вниз и в сторону, а порода, попав на наклонную плоскость, потоком воды уносится вниз. Но когда порода катится по вашгерду вниз, то золото благодаря своей тяжести оседает на разостланное сукно и, задержанное перегородками вашгерда, остается там.
Вот и все. Кстати, вот и само золото.
Мы рассматриваем вынутый приискателем из своих шаровар грязноватый сверток бумаги, где в пакетике находятся кусочки металла, то зеленого, то красного, то белого цвета.
Стр.6
Позже я повидал много разных золотоискателей в тайге. Были в досоветское время люди, которые уходили на поиски золота, движимые страстью разбогатеть, «достать самородок в пуд». Долгие годы бродили они по тайге искали свое «счастье» (фарт). Говорили, что кто-то из них где-то добыл «самородок с конскую голову». Разговоров об этом мы слышали много, но таких счастливцев не видели. Зато часто встречался таежный горемыка, бродивший по тайге, словно одержимый, который с весны до осени без устали рыл, копал, перемывал породу. Таких людей в наше советское время с фонарем не сыщешь. А в старое время их было много. Уже в конце марта – начале апреля собираются они «хищничать», т. е. идут в тайгу без разрешения властей. Идут в непроходимые дебри и чащи Восточной Сибири и Дальнего Востока. Кайло и лопата за поясом, мешок с продуктами и лоток для промывания золотоносного песка за плечами да ружьишко в руках – таков немудрый «снаряд» этого старателя-хищника.
Сколько раз неожиданно мы встречали этих людей в тайге у хребта Кропоткина: видишь, речка замутнела, значит здесь где-то в вершине «ключика» работают «хищники». Станешь тихонько двигаться по речке, сначала услышишь говор людей или лай собаки, а затем увидишь дымок костра. Но «хищники», или «вольные старатели», как они себя называли, не любили большого общества, предпочитая работать «сам-друг», т. е. в одиночку или в компании одного-двух товарищей. Вот и жилище этих людей: легкие палки, воткнутые в землю по кругу и связанные вверху, покрываются травой или тальником, если хозяева думают прожить здесь короткое время, или же корой, если «золотишко попалось ладное».
В самом русле речки – примитивный «разрез», т. е. снят верхний покров земли и оттуда берется золотоносная порода. Если золото залегает глубоко под землей (аршин-два-три или более), «бьется» шурф. Глянешь на людей, на них нет лица человеческого: изъеденные таежным «гнусом» (мошкарой), обросшие, словно «дикобразы».
— Ну как у вас золотишко,– спросишь бывало. В ответ могут и не сказать ничего. В тайге не особенно доверяют первому встречному. И лишь когда люди чутьем определят, что они не враги друг другу, тогда последует ответ:
— Золотишко, паря, ничего, да вот пески скоро кончаются,– с грустью говорит приискатель и показывает в кисете золото, добытое в этом ключе, 5–6 золотников.
— Маловато,– скажешь.
— Ничего, скоро вот пойдем в наш ключ, тогда разбогатеем,– услышишь в ответ. У них обязательно есть свой ключ, где они обязательно разбогатеют. Но это только надежды... Конечно, бывали случаи, когда действительно находили и богатые золотые россыпи, но добыть золота не могли; оно лежало на дне быстрой речки или ручья или же глубоко под землей и для добычи его нужны были инструмент, вода, машины, продукты. А случалось и так: только «вольные старатели» откроют золото, начнут промывать породу в этом ключе, как является представитель какого-либо золотопромышленника, да не один, а со стражниками, и заявляет, что это место уже давно «застолблено», т. е. заарендовано у государства. Бывало, что с обеих сторон раздавались выстрелы и непрошеным гостям приходилось быстро отступать, или же открыватели золота погибали все до одного. Но и отбившись, «хищники» недолго там оставались – через некоторое время туда нагрянет сам «царь тайги» – исправник с казаками и восстановит «права» золотопромышленника, а «вольных старателей» либо перебьет, либо заберет с собой, а там суд и каторга. Золото же, политое потом и кровью его открывателей, становится собственностью хозяина-золотопромышленника, который, построив здесь прииск, начнет богатеть.
Много слышали мы рассказов про перестрелки «хищников» с полицейскими, про мытарства и приключения «вольных старателей», которых нужда и мечта разбогатеть гнали в тайгу, навстречу лишениям.
Не так, конечно, добывалось золото на больших настоящих приисках. Вспоминается общая панорама прииска.
Вот мы идем уже не по тропе, протоптанной медведем или сохатым, а по дороге, тянущейся вдоль свежевырубленной просеки.
Стр.7
У самой речки хотя и жалкие, временные, но все же постройки – низкие бараки, покрытые чем попало: корой, землей, травой. Нет у бараков ни трубы, ни окон, да и двери не двери, а только вход, завешенный какой-то тряпкой или плетенкой из тальника. Внутри этого жилища темно, грязно, неуютно; и как-то совсем неудобно было назвать это сооружение домом человека. Скорее, это было похоже на логово какого-то зверя.
Рядом с бараком маленький сарай, «казенка» по-местному, где находятся хозяйские продукты питания для рабочих. Здесь же пекарня, баня и навес для лошадей. Отдельно от приисковых построек стоит дом, сделанный из лиственницы или сосны, крепко сложенный, под тесовой или железной крышей, с большими окнами, в которые вставлена не какая-нибудь промасленная бумага или холст, а настоящее стекло. В этом доме, окруженном оградой из затейливых палок штакетника, живет если не сам владелец приисков, то его управляющий.
Почти у самого обрыва реки стоит здание, совершенно непохожее на другие строения прииска. Это как бы несколько сундуков, поставленных один на другой. К этому зданию издалека проведен деревянный желоб (оплотки), по которому бежит чистая вода и, добежав до здания «сундука», падает вниз – внутрь большой железной конусообразной бочки размером метра три в длину и метра полтора-два в ширину. Это здание с бочкой и есть так называемая бутара – золотопромывальная машина. В бочке по всей поверхности ее пробиты дырки, их много – более двух-трех тысяч. К зданию перекинут мостик, по которому то и дело снуют особые тележки-таратайки там, где хозяин победнее, а на богатых приисках проложены рельсы узкоколейки, по которым катятся вагонетки. В таратайках и вагонетках – порода, содержащая золото. Ее подвозят либо из разреза, если золото здесь «верховое», либо из шахты, если золото «шахтовое». Породу валят в особый люк, через который она попадает в бочку – бутару. Там порода обливается сильной струей воды, переворачивается несколько раз, отдавая содержащееся в ней золото; после чего, уже промытая, вылетает на покатую плоскость вашгерда в виде грязного потока с камнями, песком и другими твердыми остатками. Вашгерд здесь не такой, как у приискателей-золотничников. Нет, это громадное сооружение длиною в несколько десятков метров и шириною в несколько метров. Весь вашгерд окружен тесовым забором, а где прииск побогаче – вашгерд находится в стеклянной галерее. На всех дверях, ведущих внутрь вашгерда, висят замки и печати, наложенные доверенными хозяина или управляющего прииском.
Это не ручной труд артелыциков-золотничников или вольных старателей-«хищников», это уже настоящая фабрика по добыче золота. Здесь порода промывается не сотнями пудов, а тысячами, десятками тысяч. Сильным потоком воды все более легкое сносится с отлогого спуска вашгерда, а золото оседает вниз и остается у «порожков». Эти «порожки» – маленькие деревянные бруски, сделанные так, чтобы они упирались в самое дно вашгерда и задерживали на пути своем воду. Поэтому за них и забирается все тяжелое, не поднятое вверх струею воды. Таким образом, за порожками скопляется золото вместе с железным шлихом и мелким песком. А отсюда уже легко можно взять это золото путем съемки.
Для того чтобы окончательно отделить золото от посторонних примесей, использовали магнитную дугу или ртуть. После этого золотой песок и самородки собирали в железную банку, которую здесь же опечатывали. Приемщики в сопровождении казаков несли золото в контору, где взвешивали, запирали в окованный сундук, который опечатывали.
Когда кончался операционный год (в сентябре), все золото под солидной охраной отправлялось в ближайшую золотоплавильню. До революции золотоплавильни Сибири были в Бодайбо, Олекме, Иркутске да в Благовещенске.
Добыча золота таким способом для 1912 г. являлась устаревшей. Уже тогда на Урале, на Амуре да кое-где в системах Витима и Олекмы применялся машинный труд. Но машин было совсем мало: для владельцев приисков ручной труд тысяч рабочих был куда дешевле и выгоднее. Поэтому на приисках по-прежнему преобладающим был ручной труд, царила безудержная эксплуатация рабочих. Но об этом расскажу немного позже.
Стр.8
Незадолго до нашего приезда прииски начинались почти около самого Бодайбо. Но к 1912 г. работающие прииски отодвинулись по руслу Бодайбо на север. Все русло Бодайбо и ее притоков было глубоко перемыто, о чем свидетельствовали громадные отвалы пустой породы то тут, то там. Первый разрабатываемый хозяйским способом прииск, Утесистый, находился от города Бодайбо в 25– 30 км. Рядом с ним, километрах в 6–7, находился Андреевский прииск. Здесь же, немного к северу, были расположены прииски
Васильевский и Успенский. Оба они в то время давали небольшую выработку.
В 3–4 км далее раскинулись прииски Пророко-Ильинский и Прокопьевский, тоже вырабатывавшие мало золота.
Затем шли прииски, которые еще только подготовлялись к разработке: Неожиданный, Нижний, Миниатюрный и Софиевский. Не доходя до последнего, был расположен прииск Александровский, прежде славившийся высокой добычей, но к 1912 г. ставший уже рядовым. Здесь же неподалеку находился прииск Надеждинский.
В полутора – двух километрах к северу от Надеждинского был расположен самый богатый золотом прииск – Феодосиевский.
Все эти места являлись второй дистанцией (вторым административно-техническим участком) Лензото.
Километрах в 5–6 за Феодосиевским (к северу) находился прииск Весенний (известного миллионера Ратькова-Рожнова), а далее на 70–80 км лежала «необитаемая» территория, за которой на притоках реки Олекмы раскинулись прииски Лензото первой и третьей дистанций (Дальняя тайга).
Несколько раз я уже упомянул название «Лензото», пора раскрыть его значение. Нам предстояло, как говорят, на собственном горбу испытать, что такое Лензото, и об этом я расскажу подробно, а пока ограничусь исторической справкой. Ленское золотопромышленное товарищество (Лензото) было старейшим золотопромышленным предприятием Приленского края.
В 50-х годах XIX века три иркутских купца договорились о совместных поисках золота в тайге, заключили так называемый «домашний акт»; компаньоны внесли 41 тысячу рублей серебром «для разведки и работ» – таков был первоначальный основной капитал Лензото. В 1855 г. один из «основателей» – Кокорин вышел из компании, а П. Н. Баснин и П. И. Катышевцев учредили фирму под названием «Ленское золотопромышленное товарищество почетных граждан Павла Баснина и Петра Катышевцева». Капитал компании был весьма ограничен, а к началу 70-х годов наиболее богатые россыпи, залегавшие неглубоко, истощились, средств для разведки и оснащения добычи золота из глубоко залегавших песков не хватало. Основатели Лензото оказались в затруднительном положении. Скупая векселя Баснина и Катышевцева, петербургский банкир Гинцбург разорил сначала одного купца, затем другого. Компания была переименована в «Ленское золотопромышленное товарищество Гинцбурга и компании», через Гинцбурга Лензото оказалось связанным с российским и международным денежными рынками.
Шли годы, золотопромышленники, разоряя один другого, боролись за владение ленским золотом. К 1896 г. пайщики Лензото уже не могли своими средствами обеспечить дальнейшую добычу золота, поэтому они пришли к соглашению преобразовать паевое общество в более современное капиталистическое предприятие – акционерное общество.
Весной 1896 г. после «высочайшего благословения» Ленское золотопромышленное паевое товарищество было реорганизовано в акционерное общество. Самой влиятельной группировкой остались Гинцбурги и банкирский дом 3. М. Мейер и К0. Используя свои придворные связи, Гинцбурги получают финансовую поддержку Государственного банка и успешно приобретают все новые прииски.
Лензото постепенно становится самым крупным предприятием Восточной Сибири и распространяется и на реку Бодайбо, в Витимском горном округе, где впоследствии и была развернута его основная деятельность. С 1897 г. начинает развиваться Феодосиевский прииск – самый богатый золотом в этом районе. На этом прииске еще в 1895 г. началась постройка железной дороги с паровой тягой, связавшая Феодосиевский прииск с Бодайбо.
Стр.9
Значительно задолжав Государственному банку, попав тем самым в зависимость, крупные акционеры Лензото упорно искали более выгодного кредитора, интересы которого в реализации прибыли (Госбанк обусловливал выдачу дивидендов акционерам уплатой процентов и погашением долга) полностью совпадали бы с интересами Лензото. Таким кредитором стали английские финансисты, которые (после предварительной разведки), убедившись в реальности огромных прибылей, поспешили на помощь Лензото. Интересы английских финансистов, русских промышленников и банкиров тесно переплелись.
К 1910 г. золотопромышленность Бодайбинского района сосредоточилась в руках Лензото, которое при помощи образовавшегося в 1908 г. английского общества «Лена-Голдфилдс лимитэд», специально созданного для финансирования Лензото, еще шире стало развертывать золотодобычу. К 1911 г. в руках Лензото уже находились полностью все золотоносные земли в обоих горных системах в количестве 433 предварительно разведанных (т. е. подготовленных к эксплуатации) приисков общим размером площади в 38 642 десятины (или 42 279 га). На этом пространстве в операционный 1911/12 год в эксплуатации находилось 52 прииска (см. их перечень на стр. ЗУ–41). Остальные (381 приисковая площадь) были в резерве, ждали момента своей разработки. За аренду земли золотых россыпей Лензото платило государству до смешного малую ренту, что-то от 10 до 20 копеек за десятину, поэтому не считало себя в убытке. Уплачивая эту мизерную плату, оно получало громадные барыши, выжимая их из труда рабочих.
Таким образом, за короткое время (к 1911 г.) Лензото по размерам своего производства превратилось не только в самое крупное золотопромышленное предприятие в России, но и в одно из крупнейших в мире, а «Лена-Голдфилдс лимитэд» сделалась фактическим хозяином Лензото. Скупив более 70% акций Ленского товарищества, «Лена-Голдфилдс» имела тесные связи с царским правительством. Вот примеры: директор Государственного банка Бояновский владел акциями Лензото и состоял членом правления, член партии октябристов В. И. Тимирязев, оставив (добровольно) пост министра торговли и промышленности, перешел на службу в «Лена-Голдфилдс».
Ленское золото притягивало жадных к наживе дельцов, царских сановников, приближенных двора. Акционерами Лензото были граф Витте, министр торговли и промышленности Тимашев и сама вдовствующая императрица Мария Федоровна. Миллионные прибыли текли в карманы кучки акционеров. В течение 1907–1910 гг. чистая прибыль Лензото составляла почти 14 миллионов
рублей. С лета 1909 г. вокруг акций Лензото развернулась бешеная биржевая спекуляция. Играя на повышении и понижении цен, разоряя тем самым более мелких держателей акций, биржевые дельцы получали огромные прибыли.
К 1912 г. Лензото не только превратилось в крупнейшее золотопромышленное предприятие, но и установило контроль над экономической и политической жизнью огромного Приленского золотодобывающего края.
Власть Лензото в тайге неограниченно возрастала по мере того, как вытеснялись его конкуренты в экономике. Подкупами и подачками, смещением неугодных лиц Лензото осуществляло свою фактически бесконтрольную власть над этим краем. В 1911 г., например, приняв на себя расходы местного земства, Лензото поставило его в полную зависимость. Особенно не жалели средств дельцы Лензото на подкуп полиции, «покупая» полицейских «оптом и в розницу». Лензото платило всем полицейским добавочное жалованье в среднем 50 рублей в месяц, предоставляло полиции помещения, отопление, освещение, питание и другие виды «довольствия». Находились на содержании Лензото и инженеры горного надзора, призванные быть «блюстителями закона». Мировые судьи тоже получали взятки под видом «добавочного содержания». Почтовые чиновники, тюремщики, даже служители церкви не были обойдены «милостью» Лензото.
Комиссия сенатора Манухина, обследовавшая прииски после расстрела 4 апреля, вынуждена была подтвердить, что «полицейские чины фактически находились в подчинении приискового управления, от которого получали служебные приказания и награды».
Получали также добавочное жалованье и воинские команды. Сенаторской комиссией установлено было, что на содержание Бодайбинской воинской команды с 1908 по 1912 г. Лензото израсходовало 9767 рублей, а на содержание Киренской команды только за первую половину 1912 г.– свыше 10 130 рублей.
Стр.10
Иркутский губернатор Бантыш в ноябре 1911 г. доносил генерал-губернатору, что Лензото «поит, кормит, учит, лечит, казнит и милует тысячи людей. Почти исключительно Лензото дает деньги и на содержание правительственных чиновников... Стоит только тому или другому правительственному чиновнику перестать поддерживать отношение к Лензото, и его возьмут измором; отоплением, электричеством и тому подобное».
Правление Лензото находилось в Петербурге. В 1912 г. председателем его был М. Э. Мейер, директорами правления – представители упоминавшегося уже банкирского дома братья Александр и Альфред Гинцбурги, членами – Бояновский и Н. Лапин.
Для непосредственного управления приисками на берегах Витима и Олекмы было создано приисковое управление, подчиненное главному правлению в Петербурге.
Во главе приискового управления стояли главноуправляющий и его заместитель.
Главноуправляющим еще в 1902 г. был назначен бывший приискатель-практик, делец и авантюрист Белозеров. Горный исправник Кржижановский, весьма умеренный царский чиновник, в своем докладе иркутскому губернатору давал такой отзыв о Белозерове: «Природный ум, сметка, нахальство, полное отсутствие нравственных качеств, дитя иркутских подонков, неоднократное выступление в роли альфонса – вот те отличительные черты, которыми обладал Белозеров».
Все эти способности высоко ценились начальством Белозерова в Петербурге. Главное правление Лензото выплачивало Белозерову «скромное» жалованье в размере 150 000 рублей в год, а также премии с каждого пуда добытого золота. Вот эти «попудные»: в 1905/06 операционном году Белозеров получил 36168 рублей; 1906/07 г.– 40 761 рубль; 1907/08 г. - 55 720 рублей; 1908/09 г.– 83 520 рублей, а всего за эти годы Белозеров получил около 216169 рублей.
Помощником Белозерова был его большой друг и приятель по совместной службе в Компании промышленности А. Теппан. Курляндский немец по происхождению и барон-крепостник по убеждениям Теппан как раз подходил для того, чтобы быть помощником Белозерова, мещанина по паспорту и рабовладельца по своим воззрениям. До работы на Бодайбинских приисках Лензото Теппан семь лет был окружным горным инженером Амурского горного округа и был хорошо знаком со всем горным законодательством царской России. Став помощником главноуправляющего, он сделался безгласным орудием в руках Белозерова и закрыл глаза на все безобразия, творившиеся на приисках Лензото. 30-тысячный оклад помог Теппану стать точным исполнителем приказов Белозерова, которого местные жители звали «царем и богом Ленской тайги».
Управление всеми приисками (а в 1911/12 операционном году в эксплуатации находилось 52 прииска) было разделено на три дистанции – административно-технические участки. Во главе каждой дистанции стояли управляющие. Почти все управляющие дистанциями и приисками были «практики», не имевшие необходимого элементарного технического образования, выслужившиеся из низших служащих благодаря своей преданности начальству. Инженеры среди управляющих были редчайшим исключением.
Прииски следующим образом распределялись по дистанциям: первая и третья Дистанции (Дальняя тайга).
Это прииски, расположенные по реке Ныгри Олекминского горного округа (первая дистанция), и прииски возле мелких речек и ключей того же Олекминского округа (третья дистанция). Среди них часть разрабатывалась «хозяйским» способом (т. е, непосредственно Лензото): Александровский, Андреевский, Верный, Зинаидинский, Ивановский, Иосифовский, Кулебрянник, Мининский, Петровский, Предтеченский, Привольный, Светлый, Серафимовский, Тихоно-Задонский и Успенский – всего 15 приисков. Лензото считало невыгодным непосредственную разработку других приисков и поэтому отдало их в эксплуатацию артелям приискателей-золотничников. Вот эти прииски: Гаврило-Архангельский, Константиновский, Нежданный, Неразгаданный, Нижний, Павловский, Софиевско-Алексеевский и Успенский – всего 8 приисков.
Во главе первой и третьей дистанций стоял С. П. Черных. Это был старый таежный волк, едва ли не родившийся в Восточной тайге. К 1912 г. ему было далеко за 60 лет, но он был очень крепок. Старые рабочие рассказывали, что еще в 80-х годах из-за грубого недосмотра Черных, тогда смотрителя шахты Прибрежно-Витимской компании, погибло от отравления газами после отладки буровых более 50 каторжан-горняков. За это преступление Черных не был наказан, Черных был растленным, распутным типом. Много слез пролили приисковые женщины из-за его безобразий. Рассказывали, что в 1910 г. одна из девушек повесилась после очередного пикника-оргии, устраиваемого Черных по случаю приезда начальства. Белозеров очень ценил Черных, который был его близким другом и доверенным лицом.
Стр.11
Помощниками Черных были А. К. Смит, заведовавший Иосифо-Ивановским управлением («Злая тигра» называли рабочие этого самодура, разбегаясь при его появлении, так как у Смита всегда находился «повод», чтобы обругать или ударить), и Патюков М. Н.– Иннокентьевским управлением (назначен управляющим накануне забастовки 1912 г.), по прозвищу «Зуб» за постоянную ругань и бесконечные штрафы, предъявляемые рабочим.
Основная деятельность Лензото была сосредоточена на приисках второй дистанции, расположенных в Витимском горном округе (Ближняя тайга) по реке Бодайбо и ее притокам. Всего 29 приисков, из них 21 разрабатывался хозяйским способом: Александровский, Андреевский, Васильевский, Гатчинский, Еленинский, Иннокентьевский, Ивановский, Липаевский, Миниатюрный, Михайловский, Надеждинский, Неожиданный, Нижний, Петрово-Ивановский, Пророко-Ильинский, Скалистый, Софиевский, Талый, Феодосиевский, Успенский и Утесистый; и 8 приисков: Бодайбинский нижний, Бодай-бинский верхний, Каменистый, Михайло-Архангельский – на реке Бодайбо; Михайло-Архангельский – на реке Ченчик (Чанчик); Николаевский, Полезный и Серебрянниковский разрабатывались приискателями-золотничниками.
Это были самые золотоносные прииски. Там уже действовала узкоколейная железная дорога длиною около 70 км (до Феодосиевского прииска), тогда как на прииски Дальней тайги (первая и третья дистанции) шла лишь труднопроходимая таежная тропа, удобная для сообщения лишь зимой.
Во главе второй дистанции стоял Савинов В. В. На этой мрачной фигуре нельзя не остановиться поподробнее, поскольку облик Савинова, его «методы ведения дела» были типичны для администрации Лензото.
Жестокий самодур и развратник, не имевший ни чести, ни совести, Савинов к тому же считал себя первым знатоком геологии Витимского и Олекминского районов. Он следовал раз заведенному шаблону в добыче золота, не терпел никаких новшеств в технике и технологии. «Вы ничего не понимаете, вы только год у нас служите, а я вот уже всю долину реки Бодайбо отработал, так что знаю, что здесь и как»,– кричал он однажды на инженера Костромина, кстати сказать, образованнейшего человека с 26-летним стажем работы в Амурском и Витимо-Олекминском горных районах.
Придет бывало Савинов на место закладки новой шахты и без всякой предварительной буровой разведки, а то и вопреки ей, не считаясь с рельефом местности, «топнет ножкой» по месту, показавшемуся ему подходящим, и... бьется та или другая шахта. Так были заложены шахта № 7 на Феодосиевском прииске, через два-три месяца проходки «севшая на скалу», № 49 и 50, брошенные из-за близкого расположения к водяным канавам.
Савинов презирал рабочих и их труд, выдумывая абсолютно лишние работы. Так, например, Савинов заставлял кузнецов делать гвозди вручную, тогда как на складах второй дистанции готовые гвозди лежали в изобилии. На всякого рода починки он новых гвоздей вообще не выдавал, требуя, чтобы рабочие выпрямляли старые. Из старого же материала он заставлял шить подпруги, хомуты и прочие изделия, стоившие значительно дороже, чем новые фабричные, истлевавшие на складах. За все свои «неоценимые заслуги» Савинов был первой опорой Белозерова на приисках.
Вторая дистанция разделялась на управления: Феодосиевское, во главе которого стоял Самохвалов, тоже прислужник Белозерова, жестокий эксплуататор, рукоприкладчик и ругатель. Прокопьевское управление объединяло несколько приисков; во главе этого управления стоял инженер Кобылянский, которого рабочие ненавидели: у него суд и расправа – кулак и поток ругательств. Затем Иннокентьевское управление с Власовым во главе; этот был самым развратным из белозерского выводка. Наконец, Андреевское управление во главе с Цынбергом, на которого была масса жалоб рабочих всем ревизорам.
В распоряжении управляющих находился огромный штат служащих пониже: смотрители, нарядчики, старшие рабочие, становые, надворные, обходные и разные служащие по административно-хозяйственной службе. Общее количество служащих в 1912 г. достигало 500 человек. Кроме того, над приисковыми рабочими стояла еще огромная армия охранников, вольнонаемных и прикомандированных из полиции; в шахтах всегда дежурили полицейские. На десять рабочих приходился один служащий – «кнут», по меткому выражению рабочих. Для того чтобы связать судьбу служащих с судьбой приисков, петербургское правление Лензото привлекало их к участию в прибылях, распространяя среди служащих мелкие акции.
Попрание человеческого достоинства рабочего здесь входило в систему. Рабочему постоянно давали понять, что он стоит на низшей ступени социальной лестницы. Самый ничтожный чинуша называл рабочего на «ты», никогда не подавал ему руки. «Грубое обращение служащих с рабочими, ругань по отношению к ним – это обыкновенное явление»,– говорил на следствии один из служащих. Правление Лензото не придавало этому никакого значения.
Такова была социально-политическая физиономия Лензото, таковы были методы его «деятельности» и исполнители. Жадные к золоту, воротилы Лензото были глухи к самым насущным нуждам рабочих, равнодушны к их тяжелому положению.
Стр.12
Как жили и боролись рабочие Ленских приисков
Многотысячная армия рабочих Лензото, потом и кровью которых создавались огромные богатства, жила и трудилась в невероятно тяжелых, каторжных условиях.
К 1912 г. на 36 находящихся непосредственно на хозяйственном расчете приисках Лензото числилось только одних горнорабочих,, т. е. рабочих, занятых на золотодобыче, 6655 человек. Кроме того, на всех подсобных работах, как-то: верховых («поторжных»), лесоразработках, добыче моха, механических работах – еще 2000–2500 человек.
На 16 приисках, отданных в разработку артелям приискателей-золотничников, работало около тысячи человек.
Мы здесь не говорим про приисковую железную дорогу и пароходство, где в качестве команд пароходов, рабочих в затонах и грузчиков на пристанях Лены и Витима работали многие сотни людей.
Всего на Ленских приисках к 1912 г. было занято около 11 тысяч рабочих.
Со времени открытия золота на Витиме и Олекме до 70-х годов XIX века основная масса рабочих на приисках была из местных жителей, ссыльнопоселенцев и каторжан. Было время, когда эти категории составляли 82 процента всех приисковых рабочих: золотопромышленники предпочитали труд ссыльнопоселенцев и каторжан как более «сговорчивых» и дешевых рабочих. Но уже к середине 80-х годов состав рабочих значительно изменился. Приток рабочих из Центральной России особенно усилился в 90-е годы, когда была построена Сибирская железная дорога, которая «открыла Сибирь», связала ее с Европейской Россией. В связи с экономическим кризисом 1900– 1903 гг. в стране свирепствовала страшная безработица. Рабочие, не находя применения своему труду в Центральных районах, устремлялись на окраины страны. Расслоение деревни, ускоренное столыпинской аграрной реформой, гнало тысячи разоренных крестьян на заработки. К 1912 г. больше половины приисковых рабочих были выходцами из Европейской России. Но по-прежнему среди рабочих Лензото были и ссыльнопоселенцы.
Золотопромышленники не испытывали недостатка в дешевой рабочей силе. Избытком рабочих рук они пользовались, чтобы снижать заработную плату рабочим. В сохранившихся документах переписки хозяев Лензото находим такие циничные заявления: «Раз наемка на прииски является для известной части населения истым благодеянием, то можно этим обстоятельством воспользоваться для того, чтобы понизить [на 30%] плату против существующей у нас теперь».
Главная масса рабочих была в возрасте от 20 до 40 лет. И это не случайно. Суровые климатические условия, а главное. необычайно тяжелые условия труда и сам труд на приисках были под силу только
здоровым и физически сильным людям, да и то на протяжении небольшого промежутка времени. Редко кто из рабочих выдерживал более 2–3 лет каторжной работы на приисках – текучесть рабочих кадров была характерной особенностью Лензото. Значительное число рабочих приисков были одинокими, поскольку администрация чинила всяческие препятствия семейным. Рабочие очень часто вынуждены были оставлять детей и жену где-нибудь в округе и уже «холостыми» являться на работу.
Появление на приисках рабочих из центральных губерний привело к увеличению числа грамотных, которых в 1912 г. было более 40 процентов.
Одновременно с изменением состава приисковых рабочих изменялись и их потребности и запросы. Прежний рабочий-приискатель подчас готов был работать за нищенскую заработную плату, лишь бы иметь возможность заниматься «шурованием» (поисками самородков) в расчете на удачу. Ради этого он готов был мириться с лишениями и невзгодами. Новый рабочий, выброшенный из деревни или с фабрики Центральной России, предпочитал не полагаться на «счастье», тем более что в это время крупные самородки уже были большой редкостью. Новый рабочий не желал мириться с произволом хозяев, он требовал нормальных условий для своего труда, своей жизни.
Рассказывая о жизни рабочих Лензото, я уже несколько раз назвал ее «каторжной», потому что это слово наиболее точно отражает сущность крепостнических порядков, процветавших на приисках. Рабочий попадал в кабалу еще до начала работ, с момента вступления на «земли» Лензото. Распродав на родине свое «имущество», задолжав вербовщикам Лензото еще в пути, измученные, голодные люди были готовы на любую работу. При найме на прииск с рабочими заключался специальный договор. Срок его – со дня выхода на работу по 10 сентября.
Стр.13
Заключение договора представляло собой простую формальность: рабочие не только не участвовали в выработке текста самого договора, но в большинстве случаев даже и не знали о его содержании. «Приглашают нас в контору,– рассказывали рабочие,– в окошко конторщик что-то пробормочет и велит подписывать, а что – неизвестно». Текст договора нигде не вывешивался ни предварительно, ни после заключения его, как требовали этого даже царские законы.
По истечении срока договора Лензото было обязано дать рассчитанным рабочим бесплатный проезд на пароходе от города Бодайбо до Киренска, находящегося на расстоянии тысячи с лишним километров от Иркутска. От Киренска до Иркутска рабочие должны были добираться уже сами.
Срок истечения договора таил в себе ловушку для рабочего, создавая безвыходное положение. К этому времени сообщение обычно прекращалось и выехать из приискового района было невозможно. При этом следует иметь в виду, что почти все прииски как в Ближней, так и Дальней тайге принадлежали Лензото, а к 10 сентября свертывались работы на немногочисленных мелких приисках других владельцев. При таком положении рабочим ничего не оставалось, как только подписывать новый договор с Лензото на тех условиях, какие оно считало нужным предложить.
Тем самым заключение договора по 10 сентября было сильным средством в руках Лензото для снижения зарплаты и создания кабальных условий работы и жизни рабочих. Вот почему рабочие, когда вырабатывался новый договор (в приезд сенатора Манухина), особенно отстаивали перенесение срока найма на весну, но администрация Лензото категорически отвергла это требование, согласившись, да и то с большой неохотой, перенести его с 10 на 1 сентября.
Расскажу о некоторых пунктах договора. Согласно договору, рабочие обязаны были исполнять всякую работу как на приисках, так и в разведочных партиях, «куда бы [их] ни назначило промысловое управление...»
При найме в Бодайбо рабочие должны были идти на прииски пешком по 25 верст в день, получая только суточное питание – по два с половиной фунта ржаных сухарей на человека. При работах в местах, где отсутствовало жилье, рабочие должны были строить себе временные жилища.
В случае заболевания рабочего, дни болезни ему не оплачивались. Отдых в летний (наиболее напряженный) период, с 1 апреля по 1 октября, предоставлялся рабочему лишь по усмотрению администрации два раза в месяц.
Раз в месяц в счет жалованья выдавались рабочим товары и припасы, а также деньги «в размере по усмотрению приискового управления». Полная же выплата деньгами всей заработанной суммы производилась по окончании срока договора.
Договор был выгоден лишь Лензото и ставил в беззащитное положение рабочих. Обязательство исполнять «всякую работу» и не отказываться от перевода с одной работы на другую, с одного прииска на другой давало администрации большую власть: «ослушников» всегда можно было перевести с хорошей работы на плохую, часто даже вредную для здоровья, или отправить рабочего в сильные холода на дальние прииски, отстоящие от главного ядра на сотни верст. Обязательство посылать на работу женщин и ответственность мужей за их невыход на работу создавало крепостническое бесправие для женщины. Договор лишал бесплатного проезда до «жилых мест» всех рассчитанных зимой рабочих, а также рабочих, рассчитанных «по своей вине», причем эта «вина» определялась каждый раз самой администрацией совершенно односторонне.
Рабочий день, согласно договору, был установлен: Н'/г часов – с 1 апреля по 1 октября и 11 часов – с 1 октября по 1 апреля. Но фактически рабочий день всеми правдами и неправдами увеличивался. По правилам внутреннего распорядка на 1911/12 г. первый сигнал на работу давался в 5 часов утра, а работы начинались в 6 часов утра. За полчаса до начала рабочие должны быть на сборном пункте. Это называлось идти на раскомандировку. На ходьбу до места работы, а также на ожидание в раскомандировочной наверху или в шахте, на спуск в нее рабочие затрачивали по 2–3 часа в день. Кроме того, существовала целая система всевозможных сверхурочных работ, так что рабочий день фактически доходил до 14–16 часов.
Стр.14
Если по воле администрации удлинялся рабочий день, то также произвольно увеличивалось количество рабочих дней в году. По договору на операцию 1911/12 г. количество рабочих дней составляло 312, но бывало, когда в году работали 327 дней. Управление по своему усмотрению составляло расписание выходных дней. Приисковая администрация сплошь и рядом назначала работу в праздничные дни – в виде наказания за те или другие «проступки» рабочих. За свой тяжелый труд, нередко опасный для здоровья и даже жизни, рабочие получали низкую заработную плату. На приисках существовало две системы оплаты: сдельная и поденная.
Большинство чернорабочих и специальных рабочих (маляры, столяры, плотники, а также кузнецы, слесари и механики) получали поденную плату, чернорабочие в размере от 1 руб. 35 коп. до 1 руб. 50 коп., а специалисты – от 1 руб. 50 коп. до 2 руб. 75 коп. На первый взгляд может показаться, что 2 руб. 75 коп. довольно высокая оплата. Но, во-первых, ее получали единицы, например слесари высшего разряда, а разряд устанавливал мастер по своему «разумению»; во-вторых, это ведь номинальная плата, числившаяся на бумаге. Что же касается реальной заработной (как поденной, так и сдельной) платы, то она сводилась к грошам, обрекая рабочих на полунищенское существование. Расскажу подробнее о сдельной оплате, которую получали рабочие, занятые непосредственно на добыче и промывке песков.
При установлении таксы на сдельные работы правление Лензото исходило из средней поденной оплаты забойщика, т. е. 1 руб. 50 коп. При этом оно считало, что каждый рабочий по добыче породы «легко» может выработать 3 куб. аршина в день, а если он «постарается», то может выработать и больше. Смысл расценки на сдельные работы как раз в том и заключался, чтобы стимулировать «старание» рабочих, в то же время не давать им возможности зарабатывать выше обычного уровня. За выработку первых 3 куб. аршин с отвозкой их к «устью» шахты, штолен и зумпферов было назначено по 50 коп. за аршин, за четвертый – 70 коп., а пятый – 90 коп. В мокрых забоях расценка была несколько выше.
Первоначально обязательным дневным уроком считалось 3 куб. аршина, потом он увеличен был в сухих забоях до 4 куб. аршин, включая сюда крепление шахт и даже устройство полога и откатку породы на расстояние до 40 погонных сажен. Если же откатка производилась на большее расстояние, то полагалась небольшая прибавка.
Заработок горняков и рабочих по добыче песков зависел от свойств породы и от добросовестного подсчета работы. Если порода сухая и не мерзлая, то можно было выработать и более четырех аршин. Но такое счастье бывало чрезвычайно редко. Обычно же приходилось сперва оттаивать породу, так как большинство работ происходило в вечной мерзлоте. Очень часто рабочий наталкивался на «скалу», которую приходилось рвать динамитом. Иногда встречался плавучий грунт, который надо было удерживать целым рядом приспособлений и разрабатывать очень сложными приемами. Все это делало заработок горнорабочего крайне неравномерным.
Сдельная оплата труда открывала приисковой администрации широкие возможности для всяческих злоупотреблений в отношении замера уроков и подсчета дневного заработка.
Но и этот скудный заработок далеко не всегда целиком попадал в руки рабочего. На Ленских приисках чрезвычайно широко была распространена система штрафов. Штрафовали за все: за самовольную отлучку с прииска, за прогул, за грубость и непослушание и безо всякого основания. По инструкции служащие компании могли штрафовать рабочих на сумму до 25 рублей единовременно. Достаточно было рабочему чём-нибудь не угодить тому или другому служащему, чтобы сразу быть оштрафованным. Вот пример такого произвола. О нем нам рассказал депутат рабочих в Центральном забастовочном комитете И. Кудрявцев: «Придя однажды к себе в забой, я застал там уже другую артель рабочих. Желая выяснить, почему смотритель шахты перевел нашу артель в другой забой, я пошел к нему в «смотрительскую». Но «зуб» просто меня выгнал из помещения, и нам пришлось идти работать в другой забой. В конце месяца я захотел сверить свои записи относительно выработки с записями смотрителя шахты. На этот раз «зуб» был в норме, т. е. не ругался, и показал свои записи. Смотрю в конце листа пометка: «штраф 3 рубля – за ругань».– Когда это я вас ругал? – спрашиваю смотрителя.– А помнишь, когда ты уходил в прошлый раз от меня, то ты что-то бормотал себе под нос. Наверно ругал меня,– пояснил мне в назидание смотритель».
Стр.15
Страшным бичом для рабочих была система выдачи заработной платы: издавна установилось, что ленский рабочий получал ее не только деньгами, но в значительной степени талонами и предметами первой необходимости. Не имея возможности свободно распоряжаться своими деньгами и вынужденные забирать то, что предлагало само Лензото из своих магазинов, рабочие не только теряли известную часть своего заработка, но попадали в полную зависимость от хозяев. Ведь все продовольствие и товары первой необходимости находились в руках Лензото, которое продавало их рабочим по ценам, в 2–2,5 раза превышающим цены на соответствующие товары в Европейской России. Так, если пуд крупчатки второго сорта в Москве стоил 1 руб. 96 коп., то на Лене его продавали по 4 руб. 40 коп. За пуд соли брали 2 руб. 20 коп. вместо 40 коп., за сахар – 10 руб. вместо 5 руб. 20 коп. и т. д.
К этому следует добавить, что рабочие платили втридорога за недоброкачественные товары, не имея возможности от них отказаться: «Не возьмешь, все равно запишем в книжку, как будто взял»,– заявляли служащие Лензото, ведавшие отпуском товаров. Администрация приисков бдительно следила и за тем, чтобы рабочие не покупали продукты у немногочисленных местных лавочников. Лавки этих торговцев под предлогом борьбы со спекуляцией краденым золотом были окружены плетнями и охранялись специальным приисковым стражником. Рабочих, посмевших обратиться к лавочникам, немедленно увольняли.
Для того чтобы отчетливее представить, как выплачивалась зарплата приисковым рабочим, рассмотрим данные за октябрь 1911 –февраль 1912 г.:
Припасами –43,9%
Талонами – 2,9%
В денежной форме –28,6%
Осталось от зарплаты . . . –24,6%
Читателю может показаться странной графа «Осталось от зарплаты». Но этот «остаток» был и немалый – это сумма, которую Лензото постоянно недодавало рабочим.
Дело в том, что, заключая с рабочими договора, правление Лензото предусмотрительно оставляло за собой право производить полный расчет с рабочими не ранее, чем окончится операционный год. Более того, рабочие, вопреки договору, не получали этого расчета и после окончания операционного года, если они еще оставались на другой операционный год. На протяжении десятилетий правление Лензото переносило свою задолженность рабочим из одного операционного года в другой, причем эта задолженность за первые пять месяцев 1911/12 г. достигла 25%. Нередко под всевозможными «предлогами» Лензото «списывало» долг, и рабочие так и не получали этих денег. Таким образом, очевидно, что приисковые рабочие получали фактически нищенскую заработную плату, которой едва-едва хватало, чтобы не умереть с голоду.
Работа в шахтах Лензото велась непрерывно, днем и ночью, зимой и летом. Трудились рабочие в ужасных условиях, при полном отсутствии какой-либо техники безопасности или охраны труда. Откатка породы производилась ручным способом, рабочий катил тачку часто без досок по неровной поверхности штольни.
Рабочие спускались в шахту и поднимались по стремянкам, не имевшим перил, всегда рискуя сорваться со скользкой лестницы и упасть на головы своих товарищей. Опасность увеличивалась от недостаточного освещения: глубокий спуск тускло освещался одной-двумя лампами. Достаточно было уронить кайло, топор, лом или другой инструмент, чтобы тяжело ранить находившихся внизу рабочих. Спуск в шахту, общий и для людей, и для материалов, и для инструмента, являлся постоянным источником опасности для жизни рабочих.
Работы внутри шахты в техническом отношении и в отношении безопасности были поставлены не лучше. Освещение забоев тоже было недостаточным. Здесь помимо экономии играли роль и другие соображения. По договору рабочий, нашедший самородок (так называемое «подъемное золото»), обязан был сдать его по установленной цене – по 3 руб. 60 коп. за золотник, если количество найденного золота не превышало трех фунтов, и по 1 руб. за золотник, если самородок был больше трех фунтов. Частные скупщики платили дороже. И вот для того, чтобы помешать рабочим искать самородки, Лензото заставляло их работать в полутьме.
Стр.16
Крепились шахты неудовлетворительно, особенно в местах забоев, так что рабочим всегда угрожала опасность обвалов.
Вода и сырость в шахтах были прямо бедствиями. Стены шахт не были плотно обшиты досками, поэтому постоянно струившаяся по стенам вода заливала пол, окатывала работающих холодной струей. В некоторых забоях целые водопады лились на рабочего сверху, в другом месте вода била рабочего откуда-нибудь сбоку. Работать в таких забоях можно было в непромокаемых костюмах, но Лензото или не давало их или же давало такие поношенные, что рабочий после 1–2 часов работы становился совершенно мокрым.
Золотоносная порода очень часто была расположена на уровне вечной мерзлоты, поэтому грунт приходилось оттаивать «пожогами» – кострами из угля. А так как механическая вентиляция была только на приисках второй дистанции, и то не везде, в большинстве шахт, как правило, применялась только естественная вентиляция при помощи костров у устья шахты. Рабочие постоянно угорали. Чтобы отдышаться, нужно было подниматься на поверхность. Сплошь и рядом были случаи, когда рабочих почти замертво вытаскивали при помощи бадьи, кстати сказать, совершенно не приспособленной для этого.
Другой причиной отравления были взрывные работы. Очень часто работающим в забоях приходилось наталкиваться на твердую породу, которую рвали динамитом. И здесь Лензото, не считаясь со здоровьем рабочих, выдавало плохие сорта взрывчатого материала. После такого взрыва рабочие, пришедшие проверить результат или работать в забое, падали в обморок или начинали кашлять до кровавой пены. Были случаи, когда пальщик (подрывник) отравлялся, приготавливая динамитные патроны голыми руками. Многие болели, но Лензото не придавало этому значения.
При шахтах не было ни раздевалок, ни сушилок. Рабочему приходилось работать в той же одежде, в какой он приходил в шахту. Летом, пока тепло, еще можно было терпеть, а зимой, когда мороз сковывал мокрую одежду, рабочий, придя в казарму, должен был сперва «оттаять», т. е. простоять около горячей плиты 30–40 минут в промерзшем костюме, а уж потом снимать одежду. Это губительно отражалось на здоровье: почти наверняка был обеспечен ревматизм или воспаление легких. А так повторялось почти каждый день, всю зиму.
Несчастные случаи на приисках были постоянным бытовым явлением. Только за операционный 1910/11 г. горный надзор официально зарегистрировал 896 случаев на 5442 человека команды, т. е. более 160 случаев на тысячу рабочих. Медицинская помощь была поставлена из рук вон плохо. В 1910 г. на приисках Лензото имелся всего один врач, который обслуживал 4 больницы и 4 приемных покоя, отстоявших друг от друга на десятки километров.
Рабочие Лензото неоднократно жаловались на плохую медицинскую помощь, на невнимательное отношение к больным как самого приискового управления, так и медицинского персонала, на отказы в помощи заболевшим детям, но никто на это не обращал внимания. Смело можно сказать, что настоящей медицинской помощи на приисках Лензото не было.
По договору рабочие имели право на жилую площадь в казармах Лензото. По договору же помещение должно быть сухим, светлым, теплым, содержаться в чистоте. Правление обязывалось строить казармы на высоком месте. Каждому холостому полагалось не менее 1,5 куб. сажени, а семье «из четырех человек – не меньше 3 куб. сажени». Для сушки одежды и обуви, а также стирки белья должны были быть отведены отдельные помещения, не говоря уже о вентиляционных приспособлениях, которые горным надзором признавались необходимой принадлежностью каждой казармы. Кроме того, было специально оговорено, что холостые и семейные должны размещаться отдельно. Так выглядели жилища в договоре. В действительности же все было по-иному. Рабочие казармы представляли собой деревянные здания, одноэтажные или двухэтажные, построенные, как правило, лет 15– 20 назад прямо на грунте, без фундамента. Поэтому три-четыре нижних венца всегда оказывались погруженными в землю, что вызывало искривление наружных стен, потолков, дверей и окон. Последнее обстоятельство особенно было опасно для двухэтажных домов, которые легко могли обрушиться. В стенах выползала междубревенная прокладка (мох), появлялось множество щелей, выпадали отдельные бревна, а иногда и целые простенки. Пол был также весь в щелях. И в таких помещениях рабочие должны были проводить суровую сибирскую зиму при 40–50° мороза. Чтобы не замерзнуть, рабочим приходилось прибегать к разным мерам, в частности к так называемой «ледяной штукатурке», т. е. обмазывать наружные стены мокрым снегом, мгновенно замерзавшим.
Стр.17
Внутри казармы по стенам были устроены нары, по углам кое-где были маленькие каморки для семейных. Стены каморок до потолка не доходили, дверное отверстие завешивалось какой-нибудь тряпкой. Так как с потолка казармы, сделанного из рассохшегося леса, постоянно сыпалась земля, над каморкой, или «просечкой», как ее называли, необходимо было подвешивать ситцевый «потолок». В такой «просечке» две нары с наваленным на них тряпьем, над нарой – полки для имущества, а то и детская люлька. На одной наре, размером около 1,5 метра длины и около 0,5 метра ширины, помещался холостой рабочий, «сынок», а на другой вся семья. Те семейные, которые жили в «просечках», считали себя счастливыми: они хоть немного были прикрыты от чужих глаз. Часто же и этого не было: нередко вся семья ютилась на койке среди холостых. Жена, чтобы повысить бюджет семьи, брала на свое попечение холостого рабочего, «сынка», готовила ему, стирала. Все это не могло не отражаться на семейном укладе. Когда началась забастовка 1912 г., рабочие одним из требований выдвигали необходимость разделить в казармах семейных и холостых.
Казармы были всегда переполнены. Рабочие жили и в коридорах.
Отоплялась казарма стоящей посередине плитой с железной трубой. Такая плита приносила жильцам подчас вреда больше, чем пользы. Зимой тепла было мало, причем оно держалось вблизи плиты, а у нар было холодно, так что мокрые сапоги под утро примерзали к полу. Летом, от плиты, на которой происходила непрерывная стряпня, стирка, в казармах было невыносимо душно и жарко. Плита была центром казармы, это была общая кухня, прачечная, сушильня. На плите всегда стояли котелки с пищей, парилось белье, на жердях и веревках сушились пеленки, портянки, валенки, мокрая
рабочая одежда. Густые испарения от плиты соединялись с испарением тел. В казармах стояла нестерпимая духота. Под ногами бегали и ползали дети. А взрослые – мужчины и женщины, семейные и холостые, больные и здоровые, пьяные и трезвые – все были вместе, как скованные одной цепью. Постоянная теснота, шум, тяжелая атмосфера нервировали людей, о нормальном отдыхе нечего было и думать.
Летом, чтобы спастись от духоты, клопов и тараканов, рабочие обычно выбирались из казарм в так называемые «балагашки», построенные здесь же около жилищ.
Находясь постоянно в грязи, на работе и в казарме, рабочие Лензото не имели возможности регулярно пользоваться баней. Все приисковые бани были очень невелики и открывались лишь два раза в месяц, на два-три дня не более. Бани были построены очень примитивно и содержались по-варварски. В раздевальню входили прямо с улицы, из окон зимой дуло, полы были сделаны кое-как, в паровом отделении, как и везде в бане, электрические провода были не изолированы. Ни о каких правилах гигиены и речи быть не могло. Удивительно ли, что рабочие принуждены были оставаться без бани по нескольку месяцев подряд. А попав после долгого ожидания в такую неприглядную баню, рабочий совсем не радовался.
Остается еще сказать несколько слов о положении женщин на приисках. Во-первых, как уже указывалось, согласно договору (пункт 12), рабочие на прииски должны являться одни, семьи же свои они могли привозить только с разрешения управления приисками. И если та или иная женщина, девушка все же получала право проживания на приисках, то она сразу же попадала в рабство.
По приезде на прииски почти все женщины и девушки, особенно молодые и более или менее привлекательные, распределялись администрацией по разным служащим в постоянное услужение или в качестве приходящих прислуг. В средние века у феодалов существовало «право первой ночи». Быть прислугой у служащих Лензото – означало фактическое осуществление этого «права». Это чудовищное положение было обусловлено официальным документом – договором о найме, где говорилось, что женщины и девушки должны работать прислугой или исполнять другую работу по усмотрению управления. Отцы, мужья и братья не могли защитить их, не могли противодействовать тому, чтобы на их близких было распространено Ленское крепостное право. В случае непослушания всей семье угрожал расчет и выселение с приисков или в «лучшем» случае перевод на самые тяжелые и опасные работы.
Когда происходила «ревизия» Манухина (о чем мы скажем в свое время), последнему было представлено около 50 заявлений от женщин и девушек, которые рассказывали, что их силой заставляли сожительствовать с тем или другим «кнутом» Лензото, женщины жаловались также на гнусные к ним приставания или оскорбительную ругань.
Стр.18
Женщины, избежавшие участи прислуги, обязаны были в первые же дни своего появления на приисках выходить на работу. При этом управление абсолютно не считалось с тем, насколько эта работа тяжела и вредна для женщины. По утрам приезжал в казармы обходной (что-то вроде приискового стражника) и объявлял, куда пойдут работать женщины. И они шли на любую работу.
Многое еще могут рассказать документы – заявления рабочих, их жен и дочерей о тяжелой, бесправной, рабской жизни женщины на приисках Лензото.
Вот какую картину мы застали по приезде на Ленские прииски осенью 1911 г. Я лишь коротко остановился на основных сторонах «белозеровского крепостного режима». Читателей, желающих подробнее узнать, как жил и трудился рабочий Ленского золотопромышленного товарищества, отсылаем к другим источникам.
Рабочие-горняки не могли примириться с полукрепостническими порядками, существовавшими на Ленских золотых приисках, и десятилетиями вели против них упорную борьбу. Массовые рабочие волнения на приисках Витимского и Олекминского округов впервые отмечены в 70-х годах. Известно, например, что в 1872 г. происходили волнения на приисках Сибирякова, Базанова и Немчинова, когда рабочие отказались перейти работать на другой прииск. В 1873 г. были отмечены более серьезные события. На прииске Компании арендаторов в последний день масленицы произошло столкновение между казаками и рабочими. В свалке были убиты один казак и один рабочий. Главные виновники были отправлены в Якутский острог, дело было передано в окружной суд, а три казака были отправлены в Иркутск и заменены другими.
Уже в первой половине 70-х годов жандармское управление было обеспокоено активностью рабочих, и начальник Иркутского жандармского управления писал: «Рабочие на приисках до того избаловались, что они знать не хотят никого из местной полиции. А затем не вырабатывают и своих уроков по условию, дерзки и позволяют себе самовольничать. Так, на Олекме у Трапезниковых, без всяких причин в прошлом году (1873 т.– М. Л.) не вышло на работу 200 человек».
«Тысяча восемьсот семьдесят шестой год для приисковой администрации был неблагоприятным»,– записал в летописи Благовещенской церкви местный священник. (Эта «летопись» велась священниками церкви на Благовещенском прииске с 50-х годов XIX века и до Февральской революции). Из этой записи мы узнаем, что 23 апреля рабочие Успенского прииска, собравшись вечером в количестве более 300 человек, пришли к управляющему и заявили ему протест против ареста одного рабочего (не испугавшись даже присутствия исправника).
Подобные же протесты рабочих имели место на приисках Прибрежно-Витимской компании Сибирякова и Базанова, где в июле 1876 г. произошли столкновения рабочих с полицией. По этому делу 11 рабочих были арестованы и отправлены в Якутский тюремный замок. По словам следователя, 12 человек заявили ему «претензию на несправедливое наказание, понесенное от горного исправника... Некоторые рабочие жалуются на грубое с ними обращение... Два человека показали, что им отпускают из цейхгауза плохие пищу и вещи. По поводу последнего заявления я (следователь,– М. Л.) частным образом узнал, что минувшей зимой и весной управление действительно отпускало рабочим соленое мясо, протухшее и худого качества».
Якутский окружной суд приговорил двух участников этого «бунта» к наказанию пятнадцатью ударами плетьми, одного – тридцатью и решил каждого из троих послать в каторжные работы на три года. Шестеро рабочих были подвергнуты аресту на один месяц. Двух ссыльнопоселенцев – участников этого дела – наказали 30 ударами плетьми.
В мае 1882 г. вновь произошли волнения на Благовещенском прииске.
Чиновник Осташкин, которому было поручено следствие по этому делу, установил, в частности, следующие причины волнений:
1) жестокое обращение с рабочими урядника Немчинова;
2) требование уполномоченного компании Серебрянникова, чтобы рабочие вопреки договору вырабатывали повышенную норму урока;
3) грубое обращение с рабочими смотрителя шахты Милевского, а также фельдшера больницы;
4) плохие условия лечения в больнице;
5) плохое состояние казарм.
Кроме того, рабочие на следствии заявили, что жалоба рабочего на кого-либо из служащих влечет за собой немедленное увольнение в любое время года.
Стр.19
Из показаний рабочих даже Осташкин вынужден был «заключить»: «Рабочие все болеют, находясь летом на солнцепеке или под дождем, в грязи, а зимою в морозы одежда их к концу рабочего дня превращается в ледяную кору».
Конечно, рабочих – участников этого волнения судили. Осенью 1883 г. Якутский окружной суд приговорил: пятерых – лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы в крепостях (причем трое были сосланы на 12 лет). Два ссыльнопоселенца приговорены к каторжным работам на 14 лет каждый, с наказанием одного из них 10 ударами плетьми.
В 1883 г. на Ленских приисках произошли волнения в связи с празднованием коронации Александра III. Кто-то стал распускать слухи, что на приисках получен манифест, который будто бы скрывается местными властями. Уверения священника Благовещенской церкви в неосновательности этих слухов, по-видимому, на время успокоили рабочих, и они разошлись по казармам. Но в 10 часов вечера 29 июня около 650 рабочих, подойдя к квартире управляющего Аннегольма, ссылаясь на имеющееся распоряжение, стали требовать отдыха в продолжение трех дней. Рабочие не послушались уговоров представителей администрации, и на следующий день большинство их на работу не вышло.
Несмотря на то что все это волнение прошло мирно, 44 рабочих Благовещенского прииска, замеченные в том, что они были вожаками своих товарищей, были досрочно рассчитаны управлением прииска, а горный исправник удалил их с приисков. На Успенском прииске также были рассчитаны 10 человек.
В марте 1888 г. волнения рабочих произошли на приисках компании Базанова, Немчинова и Сибирякова. Даже «Летопись приисковой Благовещенской церкви», о которой мы говорили выше, вынуждена была отметить, что 1888 год «был обилен забастовками...» Но, к сожалению, подробного материала об этих забастовках нет.
По материалам остатков архива горного исправника за 1889 г. видно, что рабочие Парасковьевского прииска в марте того же года забастовали, требуя выдачи для работы в мокрых забоях кожанов, полагающихся им винных порций и устройства еженедельной бани. В апреле на том же прииске вторично вспыхнула забастовка из-за злоупотреблений приисковой администрации.
В 1894 г. произошло однодневное волнение рабочих на Прокопьевском прииске Витимской системы. Рабочие не вышли на работу, жалуясь на небрежность в приготовлении пищи и требуя удаления с приисков двух служащих, которые были им особенно ненавистны. «Зачинщики» были отправлены к горному исправнику, а затем высланы из горного округа. Управление хотя и отказалось уволить двух служащих, но вынуждено было убрать их с прииска.
Назревавшая в стране первая русская революция, а в дальнейшем события самой революции оказали свое влияние и на ленских рабочих. Волнения рабочих в начале 900-х годов носили более организованный, боевой и массовый характер, что подтверждается и полицейскими докладами, отмечающими высокую дисциплину бастующих, отсутствие пьянства и другие подобные факты, приводящие полицию в «смятение».
2 января 1901 г. забастовало 1700 человек на Нижнем прииске. Рабочие требовали вежливого обращения. Лишь после увольнения одного из служащих, виновного в «рукоприкладстве», забастовка была прекращена.
7 июня 1902 г. рабочие Ивановского прииска в количестве 478 человек не вышли на работу, потребовав увольнения трех служащих Лензото. Приисковое управление, учитывая, что каждый день забастовки приносит большой убыток товариществу, пошло навстречу рабочим, уволив одного «кнута», а двум другим сделало соответствующее внушение.
8 1904 г. на приисках Витимо-Олекминской системы, уже почти целиком принадлежащих Ленскому золотопромышленному товариществу, произошли наиболее значительные события из всех предшествовавших забастовке 1912 года. Горно-полицейский исправник в своем донесении иркутскому губернатору от 7 марта писал: «3 марта главноуправляющий Ленского золотопромышленного товарищества Белозеров, бывший по своим делам в Бодайбо, лично заявил мне, что на Прокопьевском прииске команда рабочих, состоя из более 700 человек, не вышла на работу, жалуясь на двух стражников, избивших рабочего. Поэтому я двух стражников приказал немедленно отправить с Прокопьевского прииска в Бодайбо. В тот же день в 11 часов ночи я получил по телефону сведения, что забастовка на Прокопьевском продолжается, что рабочие требуют сместить врача, пятерых служащих, урядника с соседнего прииска Елшина и стражника Даровских».
Стр.20
Утром 4 марта исправник вместе с мировым судьей выехал на Прокопьевский прииск. Выборные рабочие заявили жалобу на несвоевременную подачу инструментов, на то, что кайлы тупые, и «высказали неудовольствие на служащих, негодование на стражников и урядника Елшина».
Ссылаясь на «трудное время» (в то время происходила русско-японская война), исправник «предложил для первого знакомства прекратить все это и выходить на работу». Рабочие согласились подождать, пока исправник разберется «во всем».
Но на другой день вся команда рабочих отказалась выходить на работу, предъявив прежние требования. Двухдневную забастовку удалось ликвидировать лишь на основе уступок рабочим.
В 1904 г. произошла забастовка на Андреевском прииске (с 12 по 18 апреля). Бастовало более 1 тысячи рабочих, заявивших, что они не возобновят работу до тех пор, пока не уберут с прииска трех смотрителей шахт, особенно притеснявших рабочих.
Приехавший на прииск горный исправник безуспешно старался уговорить рабочих выйти на работу.
Вечером 13 апреля забастовщикам было предложено немедленно получить расчет. Рабочие отказались выполнить это требование. Тогда было объявлено, что бастующим не будет выдаваться продовольствие из амбаров прииска.
16 апреля рабочие всей массой решили идти в Бодайбо с жалобой на действия приисковой и правительственной администрации. Но пройдя 8 верст, рабочие сделали привал, выделили несколько выборных и послали их в Бодайбо; основная же масса рабочих вернулась на прииск.
Рабочие вышли на работу лишь 18 апреля, когда приисковое управление согласилось уволить трех служащих, на которых жаловались рабочие, и дало обещание никого из рабочих-забастовщиков не увольнять до конца контракта без законных на это причин.
Через восемь дней после забастовки, несмотря на обещание властей «никого из рабочих не рассчитывать без законного основания», начались преследования «зачинщиков», к которым было отнесено 13 процентов всех рабочих прииска.
Вскоре вспыхнуло еще две забастовки. Одна из них – на самом большом прииске Лензото – Феодосиевском (с 10 по 16 мая), другая (с 11 по 13 мая) – на прииске Весеннем, принадлежавшем Ратькову-Рожнову.
О забастовке на Весеннем подробных материалов нет. Что же касается событий на Феодосиевском прииске, то известно, что там во время забастовки произошло столкновение рабочих с полицией, причем рабочие силой освободили арестованных товарищей.
16 мая забастовка на Феодосиевском прииске закончилась, а 21 мая иркутским губернатором был отдан приказ об аресте и заключении на три месяца в тюрьму 17 «зачинщиков» забастовки на Андреевском и Феодосиевском приисках.
В историко-революционной литературе отмечалось, что на приисках с 1900 по 1905 г. были «наиболее продолжительные и упорные забастовки». За это время было 16 забастовок, причем некоторые из них принимали угрожающий для властей характер. Администрация вызывала войска, но, однако, вооруженных столкновений не было. Кончались эти забастовки обычно частичным удовлетворением требований рабочих, а затем полиция арестовывала и высылала несколько десятков рабочих, которых считала вожаками.
После поражения революции 1905 г. наступила полоса реакции. Забастовочное движение на приисках резко пошло на убыль.
В Ленском золотопромышленном крае наступило затишье. Но это было затишье перед грозой...
Стр.21
Большевистская организация в тайге
Когда мы уезжали на прииски, иркутские товарищи дали нам явку к бодайбинскому учителю из политических ссыльных Льву Григорьевичу Голубкову. «Это свой человек, он будет рад вашему приезду»,– говорили нам на прощанье. И это вполне подтвердилось. Голубков принял нас, как братьев. Благодаря ему мы в полном составе добрались до общественной квартиры бодайбинских ссыльных. Квартира эта тогда помещалась около больницы, в нижнем этаже двухэтажного дома, и состояла из четырех комнат и кухни. В трех комнатах жили местные политические ссыльные, а одна комната метров десяти, коридор и кухня были общественным помещением, где проживали приезжие. Поместили сюда и нас.
Мы прожили в общественной квартире около недели. Надо было определяться на работу, ибо без постоянного места на приисках партийная работа была невозможна. Так как в это время наем на все прииски был уже окончен, то устроиться было трудно. Но нам сказали, что падать духом не следует: слесарей (а мы все были слесарями) в этом году нанято мало и поэтому если мы самостоятельно будем устраиваться на приисках, то нас на работу возьмут. Баташев так и сделал – уехал на прииски. Мы же пока остались в Бодайбо.
Из разговоров с живущими на общественной квартире политическими ссыльными мы немало узнали о положении на приисках, бодайбинцы подтвердили, что рабочие живут и трудятся в условиях, ничем не отличающихся от крепостнических. Но это нас не испугало, так как все мы повидали уже кое-что в своей жизни. Да приехали мы сюда не за «длинным рублем», не за «фартом». Мы пришли в Витимо-Олекминскую тайгу прежде всего для того, чтобы развернуть активную партийную работу, помочь горнякам раскрыть глаза на окружающий мир, указать пути к выходу из тяжелой жизни. У всех нас было горячее стремление оправдать то доверие, которое нам было оказано Иркутской организацией РСДРП.
В начале мы немного растерялись: во-первых, оказалось не так-то просто устроиться на прииски, а значит, и иметь общение с рабочей массой; во-вторых, политические ссыльные, в массе своей настроенные ликвидаторски, не собирались помогать нам. Мы надеялись, что эта инертность, нежелание помочь исходят лишь от отдельных ссыльных. Но нас ждало горькое разочарование. Когда мы обратились со своими недоуменными вопросами к Голубкову, то получили от него еще более неутешительные сведения: узнали, что революционная агитация среди рабочих не ведется, несмотря на то что и на приисках, и в Бодайбо партийные силы для этого имеются. Голубков сам этим возмущался. А кое-кто из бодайбинцев, знакомых с положением на приисках, предупреждал нас: «Вы, если попадете на прииски, то немало встретите разных «социалистов», которые забыли даже, что значит это слово». Находились и такие, которые откровенно возмущались:
– Да как же можно развертывать партийную работу здесь. Ведь, если исправник Галкин узнает об этом, он сразу же прихлопнет всю нашу общественную работу: закроет общественную квартиру, библиотеку, кассу взаимопомощи. Теперь хоть изредка у нас происходят собрания всей колонии политических ссыльных и по фракциям, а тогда и этого не будет.
Мы все же решились созвать собрание политических ссыльных. «Ведь не все,– думалось нам,– так мирно настроены, как некоторые из бодайбинских ссыльных обывателей».
В скором времени в общественной бане, содержавшейся ссыльным Яблонским, состоялось конспиративное собрание политических ссыльных, которые считали себя социал-демократами. Помещение было битком набито, присутствовало человек тридцать.
Я и теперь думаю, что такое социал-демократическое собрание было единственным в своем роде. Представьте себе примитивное, полное пара помещение бани, капающая с потолка вода, голые социал-демократы, сидящие (очень мало) и стоящие (очень много) с шайками в руках и жарко ведующие прения. Обсуждали один вопрос – о партийной работе на приисках.
Докладчик Голубков, социал-демократ с конца 90-х годов, горячо доказывал бодайбинцам, что надо идти на прииски, до которых «рукой подать», помочь рабочим подняться на борьбу с его врагами – самодержавием и капитализмом.
Стр.22
Так как наша группа, будучи в Иркутске, уже познакомилась с некоторыми партийными документами того времени, в том числе и с резолюциями V Общероссийской конференции РСДРП 1908 г., то мы тоже выступили как бы содокладчиками Голубкова. Собрание не возражало. Это объясняется тем, что для бодайбинских ссыльных мывсе же были людьми, относительно недавно приехавшими из центра страны, посланцами Иркутской организации РСДРП. Я, помню, главное внимание собравшихся обратил на новые ростки в рабочем движении, на то, что на улицах Питера в 1910 г., впервые после подавления революции 1905 г., появились демонстрации рабочих и что вышла легальная большевистская газета «Звезда», а в 1911 г. бастовали Балтийский и Невский заводы.
После доклада Голубкова и наших кратких выступлений развернулись довольно оживленные прения. Были выступления и с битьем себя в грудь, с «покаянными» речами, что вот, мол, действительно, наша колония до сих пор не удосужилась установить связи не только непосредственно с рабочими приисков, но даже с социал-демократами, нелегально проживавшими там. Из некоторых выступлений мы почерпнули кое-что полезное. Так, узнали, что в Надеждинских механических мастерских была группа большевистски настроенных рабочих, были наши товарищи на Феодосиевском прииске и даже в Дальней тайге. Из большинства же выступлений бодайбинцев было видно, что эти ораторы способны лишь распинаться в своем сочувствии к рабочим, но конкретной помощи от них ждать нельзя.
Так, один оратор рисовал собранию «идиллию классового мира», когда политические ссыльные и бодайбинская буржуазия совместно встречали Новый год.
Это говорил Озоль, он работал писарем у судьи и получал по тем временам неплохое жалованье. Где уж тут было думать о партийной работе! Такими же были выступления меньшевиков Сушкина, служившего на железной дороге и получавшего 200 рублей ъ месяц, и Ситрина, который работал у одного из лесопромышленников, получая ежемесячно 300–400 рублей.
Нетрудно было понять «социальные корни» ликвидаторского настроения этих ораторов. Ставшие обывателями, они жаждали мира и тишины. Зачем им нужна работа в массах, когда их «идеалом» была касса взаимопомощи, общественная квартира, библиотека, приличный заработок. Этот «идеал» ими был уже «достигнут». Выступивший вновь от нашей группы Подзаходников так и расценил «речи» этих ораторов.
На этом собрании так ни о чем не договорились. Но мы возлагали некоторые надежды на тех, кто отсутствовал на собрании. Многие бодайбинские ссыльные работали летом в тайге и не вернулись оттуда ко времени нашего собрания. На них-то мы и возлагали свои надежды, решив встретиться еще раз.
Через несколько дней собрались в помещении столярной мастерской, во дворе дома.
где находилась нотариальная контора Я. А. Свириденко, впоследствии помогавшего нам.
На этот раз докладчиком был С. И. Назаров, который только появился в этих краях и был известен здесь как Першин. Мы с ним познакомились на квартире у Голубкова, где Першин-Назаров проживал. Из разговоров с ним мы поняли, что в нашем полку прибыло – Назаров-Першин был большевик, да еще имевший связь с партийными центрами и в Европейской России, и за границей.
Но ни горячий призыв докладчика, ни его убедительные доводы не помогли. Когда докладчик стал говорить о том, что нельзя терпеть в своих рядах оппортунистов, что партия требует от каждой организации, от каждого своего члена работы в массах, тогда терпение этих оппортунистов истощилось, и они потребовали от нас либо подчиниться их большинству и оставить все без изменений, либо покинуть квартиру колонии и не пользоваться ее услугами. «Раскольникам не место среди нас»,– закончил кто-то из этих горе-революционеров.
Вечером мы собрались на квартире у Голубкова. Здесь были: Годов, Голубков, Краугле, Назаров-Першин, Подзаходников, Слюсаренко, я и еще несколько человек, фамилий которых я не помню. Подвели итоги, они были неутешительны. Мы понимали, что одним, без помощи бодайбинской колонии политических ссыльных нам будет трудно двинуть дело. Но все же, обменявшись мнениями, пришли к выводу, что не следует приходить в уныние.
— На приисках есть и хорошие ребята,– говорил Першин, который уже побывал там и знал обстановку.
— Вот, например, с большевистской группой (Вязовой, Зеленко, Кузнецов, Степаков) в механической мастерской Надеждинского прииска обязательно надо связаться. Правда, там есть и Думпе. Я его хорошо знаю по ссылке в Петропавловской волости. Это ликвидаторски настроенный эсдек. С ним же работает там Розенберг – одного поля ягодка.
— На Андреевском прииске есть Нагих, бывший втородумец, социал-демократ, но не знаю его нынешнего политического лица, так как я Нагих не застал, когда был на прииске. В Дальней тайге есть дельные ребята, фамилии их называли на собрании. Так что начинать работу можно, хотя и трудно будет вначале,– закончил Першин свою информацию о приисках.
Стр.23
На другой день мы отправились на прииски. Идти пришлось пешком, так как денег для поездки по железной дороге у нас не было.
Першин нас провожал до станции Стрелка, находившейся в пяти верстах от Бодайбо. «Идите, а я на этих днях тоже за вами двину»,– сказал он, прощаясь, и пошел обратно к Бодайбо.
Растянувшись лентой по тропе, мы взбирались на первый перевал, за которым течет ключ Кяхтинский и расположен выработанный прииск Михайло-Архангельский. Там предполагали переночевать и рано утром двинуться к Бодайбинскому прииску.
Наконец мы поднялись на перевал, сбросили с плеч мешки и огляделись. Перевал был высотой 500–600 метров. С него на юге был виден Витим, еще такой же бешеный, каким он бывал летом. Поближе – большая деревня – это только что покинутый нами город Бодайбо. Далеко на север уходили отроги главного хребта, слева виднелось русло реки Бодайбо, которая берет свое начало в отрогах Патомского нагорья. С перевала виден и первый работающий прииск Лензото Утесистый, до которого отсюда было не менее 25–30 верст.
Как мы встретились на Михайло-Архангельском прииске с артелью приискателей-золотничников, я уже рассказывал. Здесь мы переночевали, а утром, дружески простившись с приискателями, опять пошли на север.
Назарову-Першину не пришлось нас догонять. Через два дня после нашего ухода из Бодайбо, рано утром, когда хозяин квартиры Голубков и его квартирант Назаров еще спали, пришли стражники и арестовали Назарова. О причине ареста Назарову сказали, что разъяснит исправник. А когда Назаров предстал пред исправником Галкиным, тот встретил его словами:
— Здравствуйте, Назаров! – Да, да, именно Назаров, а не Першин.– Мы хорошо знаем, что вы политический ссыльнопоселенец, нелегально проживающий здесь. Сейчас вам необходимо уехать к месту вашей приписки в Петропавловскую волость (Кипренского уезда, Иркутской губернии).– И пришлось Назарову, чтобы не идти по этапу, согласиться с предложением Галкина.
— Ну, пока посидите, а мы вам изготовим проходное свидетельство,– заключил Галкин.
Так и не довелось большевику Назарову вместе с нами начать работу на приисках. Мы очень жалели о потере Назарова и недоумевали: кто провалил его? Ведь собрание, где он выступал, было строго конспиративным. Очевидно, кто-то из обитателей ликвидаторского болота донес Галкину о Назарове.
Переночевав на Бодайбинском прииске, мы рано утром пошагали к Утесистому. Но на Утесистом никого не знали, а потому, подумав, пошли на Андреевский. Там с поклоном от Назарова явились к И. Н. Нагих.
Он напоил нас чаем, а вечером свел в домик сторожа (наблюдающего за течением воды в сплотках), где мы могли переночевать в полной безопасности. Нагих работал слесарем и, узнав, что мы все мастеровые, хотел было «замолвить слово» заведующему механическими работами. Но утром Слюсаренко с места в карьер изложил наше кредо–о необходимости развернуть на приисках партийную работу. Мы же с возмущением рассказали о бодайбинских ссыльных.
Мы ведь не знали, что Нагих – матерый меньшевик. И разыгралась занятная сценка...
Нагих, выслушав, сразу же заявил, что он нас «в наших затеях», так именно и сказал «в затеях», не поддерживает.
– Я только что выбрался из тюрьмы,– говорил этот бывший рабочий-депутат,– и нашел более или менее тихую пристань... Я опять не полезу в тюрьму, и вы должны об этом помнить.
Нам пришлось быстренько убираться с прииска. Нагих же остался верен себе: продолжал тихо проживать на прииске и в забастовке ленских рабочих 1912 г. никакого участия не принимал.
Ночь мы провели у гостеприимного сторожа. На наше счастье, утром мы получили записку от Баташева, который раньше нас уехал на Надеждинский. В записке Баташев писал, чтобы мы немедленно ехали на Надеждинский, так как он уже говорил о нас механику механических мастерских, и нас могут принять на работу. С запиской нам передали и деньги на билеты.
Мы, не долго раздумывая, сели в поезд и вечером того же дня были уже в бараках механической мастерской. Баташев встретил нас и сообщил, что он уже почти работает, хотя пробу еще не сдал, но думает сдать на днях. Далее он предупредил, что если у нас на пробе что-либо не будет выходить, то ребята помогут, как помогают и ему.
Стр.24
Перед окончанием работ в мастерской Баташев познакомил нас с нашим будущим начальством – инженером А. Демутом, который в это время занимал должность заведующего механической мастерской и гидроэлектростанцией, расположенной здесь же на территории мастерской.
Демут, взяв наши паспорта, покрутил их перед носом у себя, даже посмотрел на свет и сказал: – Политика.– Но мы, являясь владельцами очень хороших паспортов, единогласно заявили, что он зря сомневается. Но «Альфред», как его обычно звали рабочие, хитро посмотрев на нас, вторично изрек; – Политика.
Наутро, придя в мастерскую, мы получили задание сдавать пробу. Я должен был сделать клубик без плашек (слесарный инструмент); Слюсаренко – плоскогубцы; Годов был послан в кузницу, где ему пришлось помогать при сварке валика для насоса; Подзаходникову было поручено подогнать и поставить на место несколько лопаток для гидротурбин.
Через два дня были объявлены наши разряды: я получил почти самый низкий разряд – 1 рубль 60 копеек в день. Сказалась каторга, где я провел почти шесть лет. Мой руки отвыкли от инструмента. После Двух-трех часов работы у меня на ладонях от напильника появились пузыри, сильная боль делала руки беспомощными. Мне, когда-то слесарю первой руки, было обидно попасть чуть ли не в ученики.
Слюсаренко, только недавно работавший на Брянском заводе, получил ставку 2 рубля 40 копеек в день, Годов – 2 рубля, как молотобоец. Подзаходникову, как прекрасному слесарю-механику, Демут установил самую высокую поденную зарплату в размере 2 рублей 75 копеек. Впоследствии
Демут говорил Подзаходникову: «У вас золотой рук, но плохой голова»,– намекая на то, что он любил пререкаться с начальством.
Четверо из нас, таким образом, стали на свои рабочие места. А вот у П. Н. Баташева дело не клеилось: он все еще не сдал пробу. Причина была в том, что Баташев до нашего прихода в мастерской почти не бывал на рабочем месте, а все время «выяснял обстановку». Он перезнакомился со всеми «подходящими людьми», узнал настроение рабочих. Наконец Баташев тоже сдал пробу, правда, не без некоторой нашей помощи.
Хочется рассказать подробнее о том, что из себя представляли механические мастерские и постройки, относившиеся к ним, поскольку нам пришлось жить и работать там довольно значительное время, наполненное важными событиями забастовки 1912 г.
На левом берегу реки Бодайбо, на юг от Феодосиевского прииска и напротив того места, где сейчас возвышается белый монумент в память 4 апреля 1912 г., в то время находилась группа производственных мастерских, известная в истории, как механические мастерские Надеждинского прииска.
Мастерские эти собственно состояли из ряда мастерских (или цехов), как-то: слесарно-механической, литейной, столярно-плотницкой, кузницы, гидроэлектростанции и довольно большого склада разных технических материалов, запасных машин и деталей.
В задачу мастерских входило обслуживание потребностей приисков всех трех дистанций в смысле подачи им высококвалифицированной технической помощи. На крупных приисках (например, на Андреевском, Александровском, Верном и Кулебряннике) тоже имелись ремонтные базы, но очень небольшие, и работало там всего 5– 10 разных специалистов, а станков и машин не было.
Механические мастерские получали заказы на ремонт и изготовление деталей к механизмам и от управления приисковой железной дороги, и от пароходства Лензото по Лене и Витиму.
По тем временам и для такой глуши, как прииски Лензото, эти мастерские были довольно сносно оснащены разного рода механизмами. Так, в слесарно-механическом цехе были установлены: два токарных станка, один из них был самоточный, другой – револьверный; имелись еще небольшой фрезерок простой системы, поперечно-строгальный (шепинг), небольшой долбежный и стационарно-сверлильный станки. Для получения мелких отверстий пользовались разного рода ручными дрелями. Но все станки были старые-престарые. Самоточный, например, был изготовлен финляндским машиностроительным заводом «Крейтон и компания» в 1876 г. Я не помню, чтобы станки когда-либо ремонтировались организованно, пользовались ими от случая к случаю, за станками никто не ухаживал. Если же какому-нибудь слесарю требовался какой-либо станок, он прежде всего его ремонтировал, а уж потом работал на нем.
Стр.25
Все механизмы слесарно-механической мастерской приводились в движение одним общим электромотором, но мощность этого двигателя теперь уже не помню.
В мастерской не было инструментально-раздаточной кладовой. Каждый слесарь весь необходимый ему инструмент делал сам и хранил его у себя в ящиках под верстаком или около него. И даже такие инструменты, как резцы, фрезы и сверла разных размеров и фасонов, у каждого рабочего были «свои», и он их никому не давал и не показывал.
Это, конечно, отражалось на общей работе; но нужно помнить, что тогда работали на хозяина, не за совесть, а за страх: сделал слесарь что-либо, заплатили ему побольше, значит, надо хранить «доходный секрет».
Всего в слесарно-механической мастерской работало около 50 рабочих: слесарей, учеников и подсобных рабочих. Слесари, как общее правило, были универсалы, умели проводить всю металлообработку детали с начала до конца. Конечно, не все сразу становились универсалами. Но к этому каждый обязан был стремиться, иначе он не представлял ценности для хозяев; в любой момент его могли уволить с работы, скорее, чем это случалось с «универсалом».
В литейной мастерской не было никаких механизмов. А мотор, нагнетавший воздух в плавильные печи, постоянно ломался, поэтому крыльчатку нагнетателя приходилось вертеть двум рабочим вручную. Все работы в мастерской производились также вручную, несмотря на то что здесь создавалось литье довольно ответственное и тяжеловесное. Я помню, как были отлиты две крестовины для промывательной бочки размером 1,2 метра на 1,4 метра и весом 12–14 пудов. Изготовление таких сложных отливок свидетельствует о том, что здесь работали мастера своего дела.
Обрубка деталей, очистка отливок от формовочной земли и литника – трудоемкий и тяжелый процесс – производилась тоже вручную. А уж про гигиенические условия работы в мастерской и говорить нечего: кучи отработанной земли, пыль, грязь, вонь, никакой вентиляции не было. Литейщики были самыми несчастными из рабочих, мастерских. Они, как правило, болели всеми профессиональными болезнями и не могли выдержать более двух-трех лет. Им приходилось. уезжать в другие места, где они надеялись найти более сносные условия труда.
Работали в литейной постоянно 10–15 рабочих различной квалификации.
Еще хуже приходилось рабочим кузницы, которую называли «двадцать четыре несчастья». Там тоже все делалось вручную, даже подача воздуха в две кузнечные печи. А поковки иногда бывали очень тяжелые. Так, я помню, был получен заказ от Феодосиевского управления изготовить четырехгранную ось, на которой вращается бочка для промывания золотосодержащей породы. Ось была в поперечнике около 150 миллиметров и длиной более 3 метров. Ее пришлось сваривать из двух кусков, весом по 8–10 пудов каждый, вручную. Четыре молотобойца, сменясь каждые 15–20 минут, изнемогая от усталости, били тяжелыми молотами (балдами) по кускам металла, стараясь соединить их в один.
Кузнецов, молотобойцев и подсобных рабочих здесь работало постоянно 8–10 человек, во время особо срочных работ – до 20– 25 человек.
Столько же работало в столярной и плотницкой мастерских, в сравнении с литейноц и кузницей труд здесь был немного полегче и чище.
Наблюдали за работой гидротурбин и за подачей тока два электромонтера в самом зале станции и два наблюдающих рабочих: один там, где начинается канава, по которой вода идет к турбинам, другой – на вершине
горы, откуда вода падает каскадом к турбинам. Зимою для очистки канавы ото льда работали еще 5–10 человек «поторжных» (чернорабочих). Кроме них на гидростанции имелся штат монтеров, обязанных наблюдать за линиями электропередач. Летом здесь было занято еще человек 15, а зимою наполовину меньше.
Остается рассказать еще о материально-техническом складе, который представлял из себя хранилище разных материалов, необходимых для технического обслуживания тех или других мастерских, деталей машин, разного рода заготовок, предназначенных для дальнейшей обработки. Здесь же производились сборка и ремонт разведочных буровых «машин Кейстона».
Стр.26
Для резки заготовленного металла существовали простейшие стуловые ножницы, приводившиеся в движение длинным рычагом. Но и эти примитивные ножницы постоянно ломались и выходили из строя. Приходилось резать вручную болванки сечением до 100– 150 миллиметров. Ежедневно 8–10 рабочих в кровь раздирали руки, мучаясь над металлическими болванками. Начальство это совсем не беспокоило: новую, более усовершенствованную машину не ставили, ручной труд для Лензото был выгоднее, чем машинный.
С 1910 г. все крупные прииски начали постепенно электрифицировать: на самых золотоносных шахтах появились электроподъемники, кое-где осветили казармы рабочих. Феодосиевский же прииск к этому временя был почти полностью электрифицирован. Все это потребовало и увеличения штатов разного рода специалистов, как-то: вахтовых слесарей для работы на электроподъемниках, монтеров в шахтах для обслуживания верховых электроустановок и наблюдения за освещением в казармах. Здесь тоже было занято до 30–50 слесарей и рабочих других специальностей.
Наконец, перед 1912 г. Лензото отказалось от ручного рытья разведочных шурфов, перейдя на бурение скважин при помощи машин. К этому времени на прииски было завезено около 20 заграничных бурильных станков. Таким образом, по бурению работали тоже 40–50 разных специалистов: слесарей, механиков, кочегаров, кузнецов и те рабочие, которые хорошо знали залегание золота в тайге.
Всего на различных работах в механических мастерских трудилось около 250 человек. Это были наиболее передовые, развитые и культурные рабочие Ленских приисков. Они впоследствии и сыграли значительную роль в забастовке 1912 г.
Производственные помещения мастерских, хотя и не старые, были очень плохи: низкие, без фундаментов, с маленькими подслеповатыми окнами, отчего внутри было совсем темно, душно, сыро и грязно. Еще хуже были жилищные условия. Жилых бараков было пять – низкие, длинные здания, почерневшие от времени и вросшие в землю.
Рядом с механической мастерской находился барак № 5, называвшийся «конюшней», так как его переделали из конюшни. Последняя была перенесена в соседнее помещение, за стеной. Там стояли лошади, и оттуда запах навоза постоянно проникал в жилой барак. От времени строение глубоко осело, а плохо проконопаченные мхом стены подгнили; местами щели в стенах были заткнуты разным тряпьем.
Внутри это помещение было разгорожено на меленькие каморки, бывшие ранее стойлами для лошадей. Каморок было 23 и между ними узкий коридор. В каждой каморке было окно и по бокам две койки. В конце коридора тоже было окно. В одной из каморок направо от входа жил слесарь Вязовой. В угловой комнате налево – слесари: Слюсаренко и Зеленко. Напротив их каморки по другую сторону коридорного окна спал я, сделав себе койку из ящиков. Налево от входа в одной из «комнат» помещался Милков.
Другие бараки, где жили рабочие механических мастерских, находились в 100–120 шагах от нашего. Барак № 7 стоял рядом с дорогой, которая называлась Верхней (для сообщения с прииском Феодосиевским), и № 9 – немного далее, на горе. В № 7 жили Годов и Баташев, а в девятом – Будевиц, Подзаходников, Думпе и Розенберг.
Внутреннее расположение во всех этих бараках было одинаковым. Только в других немного почище, чем в бараке-конюшне.
Жизнь в бараке мастеровых была почти такая же, как и во всех приисковых жилых помещениях: теснота, постоянный шум, дым от плиты и курева, запах горелого сала с луком, испарения от белья, одежды, портянок.
Итак, все мы пятеро, приехавшие из Иркутска, стали рабочими Лензото. Баташев, Подзаходников, Слюсаренко и я работали в механической мастерской, а Годов в кузнице. Но скоро Слюсаренко, как наиболее грамотный из нас, по приказу Демута был переведен в материальный склад помощником заведующего. Эта новая служба Слюсаренко была связана с разъездами по всем дистанциям, что нам весьма пригодилось.
Меня Демут перевел на сборку только что привезенных буровых машин. «Старайся хорошо разобраться во взаимодействии частей машины, может, придется на ней работать»,– сказал мне инженер.
Стр.27
На эту же машину был направлен и слесарь Думпе. Я уже о нем упоминал ранее. «Я буду тебе помогать, так как мы с тобой назначены сменными помощниками смотрителя этой машины»,– сообщил мне Думпе.
Работать приходилось в плохих условиях: машины привезли в разбитых ящиках, так как их транспортировали от берегов Охотского моря. Многих деталей к машине не оказалось, не было ни чертежей, ни каких-либо технических описаний. Все приходилось делать на глазок. К концу ноября мы собрали две машины, но они были без запасных частей. Несмотря на это, присутствовавший на пробе помощник главноуправляющего Теппан потребовал, чтобы обе машины немедленно были разобраны, погружены на специальные сани и отправлены на разведку в тайгу. «Надеюсь, что у вас машины не будут иметь простоя»,– сказал Теппан нашему смотрителю. А тот побоялся что-либо возразить своему начальству. Так и поехали.
Но еще раньше, когда мы готовились к отъезду в тайгу, произошли важные события. Как-то пришел Баташев и сказал мне и Думпе, чтобы мы оба в 9 часов вечера были на электростанции.
– Приходить туда следует по одному. А когда придешь, надо сказать вахтовому слесарю: «Сколько ушканов (зайцев) настрелял?»,– на что вахтовой должен ответить: «Идите, посмотрите».
Когда мы остались вдвоем, Думпе мне сказал: –Хотя и задумал Баташев хорошее, но у него ничего не получится – нет людей для партийной работы. Да и рабочие-горняки не восприимчивы к агитации: все они приехали за длинным рублем.
Он сделал еще несколько подобных замечаний в меньшевистско-ликвидаторском духе, видимо, прощупывая меня. Я не стал отвечать на его речь, только спросил Думпе, пойдет ли он на собрание. Иначе я не мог поступить: я слышал, что Думпе когда-то участвовал в освобождении политических заключенных из Рижской тюрьмы, но я мало его знал. Помню, Назаров назвал его ликвидатором, мне самому хотелось проверить Думпе. «Я, конечно, пойду, посмотрю, что этот «ура-революционер» может нам дать»,– проговорил Думпе и вышел из помещения.
После разговора с Баташевым я решил все же сходить прежде всего в свой барак. Придя туда, я заглянул в «комнату», где жили Слюсаренко и Зеленко, там их почему-то не оказалось, хотя обычно они в это время уже бывали дома. Идя по коридору с чайником, я столкнулся в темноте с Вязовым, который брал с печи валяные сапоги.
– Куда вы, Вениамин Васильевич, ведь ночь на дворе,– сказал я машинально. Вязовой не особенно дружелюбно ответил:
– Надо так. Пойду...–Уже одевая полушубок, я услышал, как жена Милкова громко спросила:–Опять на сверхурочную? – Что ответил на это Милков, я уже не слышал, так как вышел из барака.
Электростанция была от нашего барака шагах в 100–120. На дворе началась метель, стемнело. Окна станции еле светились. Вошел в помещение. Там было довольно темно: только одна лампочка освещала распределительный щит да другая – рукоятки обеих турбин. Оглядевшись, я увидел у столика нагнувшуюся спину вахтового слесаря. Подойдя ближе, узнал знакомого слесаря-электрика Винокурова. Он взглянул на меня и стал выжидать. После того как я шепнул пароль, Винокуров повел меня в угол к какой-то двери, открыл ее и сказал: «Иди прямо, держись руками за каскадные трубы и придешь, куда тебе надо». Я остался в темноте и сделал первые шаги. Электростанция, где я сейчас находился, работала силой воды, подведенной от реки Бодайбо на довольно высокую гору. Там вода поступала в две широкие деревянные трубы, которые шли к турбинам. Трубы находились в глубокой каменной выемке, покрытой сверху толстым земляным покровом. Туннель, куда заключены были трубы, достигал двух с половиной метров ширины и более двух метров высоты. Направо и налево вдоль этого туннеля были расположены деревянные трубы, а посредине между ними было пространство – коридор шириной около метра, по которому я сейчас шел. Кругом темнота, только слышно слабое жужжание турбин. Я уже хотел было вернуться в помещение электростанции, как вдруг вдали показался маленький огонек. Я смелее двинулся вперед и, сделав 20–30 шагов, услышал шепот: «Сюда». Кто-то поднял какой-то предмет, задребезжавший при этом,– оказалось ведро, а под ним горела свеча. Рядом со «светильником» сидели на деревянном покатом полу Баташев и Подзаходников, немного далее в темноте сидел токарь нашей мастерской Розенберг, а из-за его плеча выглядывал Думпе. Потом оказалось, что здесь находился еще Корнеев Иван – горняк с Феодосиевского.
Стр.28
— Садись, сейчас и остальные подойдут,– сказал мне Баташев. Я сел и закурил.
— Ну как, я неплохой организатор? – спросил, смеясь, Баташев.
Действительно, место для собрания было выбрано недурно: если накроют снизу, со стороны станции, можно уйти в распределительный домик наверху горы, или, наоборот, если опасность будет сверху, можно уйти либо в станцию, либо боковой дверью наружу, вниз горы.
Кто-то опять поднял ведро, и пламя свечи мигнуло. И тотчас же послышался шепот:
– Посветите, лоб разбил...– Это был Слюсаренко, обладавший высоким ростом.
Затем почти тут же пришли Зеленко, Годов, Милков и Вязовой. Тогда Баташев сказал, что все, кого он нашел нужным пригласить, собрались и можно начинать. Все согласились.
Баташев мало тогда знал, что такое теория, но он был агитатор по натуре. Когда Павел говорил (а говорил он живо, горячо, с юмором), то редко, кто не чувствовал той правды, которую Баташев хотел довести до сознания слушателей.
Баташев начал с того, как мы ехали сюда, на прииски, как предполагали, что здесь существует партийная организация и идет партийная работа, как нам пришлось разочароваться уже по прибытии в Бодайбо. И он рассказал о всех наших приключениях, о нашей схватке с бодайбинскими ликвидаторами.
На этом собрании я впервые услышал, что думали Вязовой, Зеленко, Милков из той группы, о которой нам говорил Назаров. Оказалось, что это все были люди, участвовавшие в революции 1905 года. Вязовой рассказал, что он тоже был удивлен, когда узнал, что политические ссыльные не ведут никакой работы на приисках. По его мнению, несмотря на трудные условия, необходимо собрать все наши силы, привлечь новых товарищей и развернуть работу среди горняков. «Горючего материала на приисках много, рабочие нас поддержат»,– закончил свое выступление Вязовой.
Ценным было и предложение Милкова. Он сказал, что надо обратить внимание и на такие легальные возможности, как, например, Народный дом.
– Конечно, там народного нет ничего. Просто есть театральный кружок, в котором участвуют в основном служащие и очень мало рабочих. Кружок изредка ставит любительские спектакли. Затем там есть библиотека. Вот вам и задача – использовать все возможности, завоевать Народный дом, где под предлогом устройства репетиций и самих спектаклей повести партийную работу.
Это предложение всем понравилось своей простотой и доступностью. Но Розенберг сразу подлил в него «ложку дегтя». Он сказал:–Здесь и не такие, как вы, бывали. Они тоже кое-что пробовали сделать, но у них ничего не вышло. Розенберг предложил нам «лучше ничего не затевать, если мы хотим, чтобы нас Галкин не выселил за пределы приискового района». Я уж не помню, кто в темноте крикнул:–Ну и обыватель же ты, Розенберг, дрожишь только за свою шкуру!
Думпе хотел помочь своему другу и сказал, что Розенберга «скверно поняли», мол, он «не отказывается от партийной работы, а только призывает к крайней осторожности». Потом он не преминул подчеркнуть и свои «заслуги» и заявил: «Среди нас есть не только начинающие революционеры, но и видавшие революцию 1905 г. и пострадавшие за свои убеждения».
Не помню, были ли еще тогда выступления. Собрание закончилось жарким спором. Думпе и Розенберга с их предложениями выждать, не обострять отношений с начальством, никто не поддержал.
Получилось так, что после собрания через 20–30 минут мы вновь собрались, теперь уже в нашем бараке, в комнате Слюсаренко и Зеленко, но уже без Думпе и Розенберга. Была ночь. Мы сидели, не зажигая огня. Немного помолчали.
– Видали оппортунистов? – сказал Баташев. Да, они уже давно не борцы за рабочее дело.– И тут же, кажется, Вязовой рассказал о том, как нынешним летом показали себя эти меньшевики. Демут стал злоупотреблять: то и дело заставлял работать сверхурочно, но сверхурочные часы часто не записывал. Некоторые рабочие мастерских начали отказываться от сверхурочной работы, но Думпе и Розенберг не поддержали их, и дело провалилось. А когда Вязовой упрекнул их в штрейкбрехерстве, они заявили, что с них «их прошлого довольно».
Мы долго говорили все о том же – о развертывании партийной работы. Как помнится, Вязовой сказал, что надо связаться с Дальней тайгой. Мы стали обсуждать, кого послать на Иосифовскнй, где работал Волошин, и на Светлый, где работал Белоусов. Кажется, Слюсаренко разрешил наши сомнения на этот счет. «Мне, как помощнику материального смотрителя, придется ездить по всем приискам, я и буду связной,– предложил он.– Надо сделать так, чтобы организовать поездку в ближайшее время именно на прииски Дальней тайги». Все с этим согласились. Я, дополняя Слюсаренко, сказал, что наша экспедиция, выезжающая в тайгу, будет работать в 70–80 верстах от приисков Светлый и Иосифовский. При желании и умении можно найти благовидный предлог и устроить командировку для поездки в Дальнюю тайгу на эти и другие прииски. Потом мы еще говорили о развертывании работы в Народном доме на Надеждинском.
Стр.29
С предложением, чтобы Баташев занялся отысканием возможности проникнуть в Народный дом, все согласились; согласны все были и с тем, чтобы Баташев был у нас партийным организатором.
Расходились мы поздно, с радостным чувством, что сделали большое дело: положили начало большевистской партийной организации на Ленских приисках.
Выполняя решение группы о «завоевании» Народного дома, Баташев вскоре вошел в состав театрального любительского кружка. Как я уже говорил, основное ядро кружка состояло из приисковых служащих, рабочие же выполняли здесь лишь техническую работу – переставляли декорации, подавали чай во время репетиций и т. д. Баташев обратился к рабочим – участникам кружка с предложением организовать свой, действительно рабочий театральный кружок. Предложение это было принято, хотя и высказывались сомнения насчет того, удастся ли добиться у администрации разрешения на работу такого кружка. Однако, не дожидаясь официального разрешения, кружок начал работать явочным порядком. Первое время в него входили рабочие механической мастерской: Будевиц и его жена Лидия Михайловна (учительница по образованию), Зеленко, Слюсаренко, Подзаходников, Годов, кузнец Федюков, водолив с дамбы Кузнецов, слесарь Степанов, ставший впоследствии секретарем забастовочного комитета механической мастерской, и другие. Позднее в кружок вошел Вязовой, а также жены рабочих-горняков Яковлева и Саша Зуйковская, принявшие впоследствии активное участие в забастовке; одна девушка, фамилии которой я не помню. Она служила горничной у Теппана и во время забастовки передавала нам важные сведения из стана врага. Всего в кружок входило 15–20 рабочих с ближайших приисков.
Очень трудно было получить разрешение на постановку спектаклей. Исправник Галкин под разными предлогами такого разрешения не давал. Однако кружок продолжал работать. Ведь цель кружка не была чисто «театральной». Задача состояла в том, чтобы сблизиться с рабочими и под видом репетиций повести революционную агитацию. И действительно, некоторые собрания кружка посвящались совсем не обсуждению той или иной постановки, а вопросам жизни рабочих, положению на приисках.
Наконец разрешение на постановку спектакля силами рабочего кружка было получено. В день спектакля к Народному дому пришли рабочие со многих приисков. Такого стечения людей Народный дом еще не знал. Все места были заняты. Люди толпились в проходах и в коридорах. Пьеса прошла с большим успехом.
Всего постановок было 3–4. Последней ставили «Назара Стодолю». Это произошло почти перед самой забастовкой. Назара играл Баташев, а главную героиню – Саша Зуйковская. После этого пьеса Т. Г. Шевченко исправником была снята из репертуара кружка и более не игралась.
Параллельно велся «штурм» библиотеки. Литературы, нужной рабочим, там было очень мало, да и находилась библиотека в таком состоянии, что пользоваться книгами было почти невозможно.
Члены рабочего кружка в первую очередь поставили перед собой задачу – добиться у заведующего Народным домом Горинова выделения средств на литературу. В конце концов средства эти были получены; кружковцы выбрали библиотечную комиссию, которой поручили привести в порядок книги и составить каталог. В нее вошли слесарь механической мастерской Беляков, Годов, Подзаходников, муж и жена Будевиц, которые и выполнили эту задачу. Впоследствии для библиотеки собрали средства, полученные от спектаклей, на эти деньги решено было выписать литературу из Москвы.
Послали заказ и деньги в одно из московских издательств, но осуществить пополнение библиотеки мы не успели – настали другие времена.
Довольно долго и администрация приисков и полиция не обращали внимания на работу группы Баташева. Однако, когда стало очевидным, что театральный и библиотечный кружки стали притягательными центрами для рабочих окрестных приисков, администрацией были приняты меры к ликвидации этих кружков. Членов обоих кружков разбросали по приискам. С одной стороны – это было плохо, так как расстраивалась работа в центре приисков, но с другой – устанавливались связи со всеми приисками. Впоследствии многие из рабочих-кружковцев стали членами Центрального и приисковых забастовочных комитетов.
В начале декабря 1911 г. наша экспедиция была уже на месте разведочных работ в Топком и Теплом ключах. В первом из них работал наш бур № 12 (заводской номер 845), а во втором – другая машина № 13 (846).
Стр.30
На каждой машине были два вахтовых слесаря, которые фактически являлись помощниками смотрителя по технической части бурения; машинисты, обязанные наблюдать за работой бура и состоянием машин, два кочегара. Наконец, при каждой машине находились два возчика, в обязанности которых входило возить дрова и воду. Было еще шесть человек для непосредственной работы у штанги бура.
В два дня мы закончили сборку машины и на ее опробование пригласили нашего смотрителя, ведавшего работой обеих машин. А так как наш «вятский талагай» хотя и был старым «таежным волком», но мало понимал в работе машин, он предоставлял нам, вахтовым слесарям, в работе полную свободу, оставив за собой только промывку проб.
Наша жизнь налаживалась. Но меня угнетала оторванность от группы на Надеждинском, отсутствие связей с партийными организациями Сибири и Европейской России. Не было газет, довольствовались только случайными известиями. Изредка с Надеждинского приходили нерадостные вести: не хватало средств для развертывания партийной работы, для организации какой-либо техники. Все это говорило о трудностях, которые надо было преодолевать.
В первые дни нового, 1912 года к нам проездом из Дальней тайги заехал Слюсаренко. Рассказал, что он побывал на ряде приисков: Тихоно-Задонском, Верном, Светлом, Иосифовском и других; повидал и Белоусова и Волошина. Оба эти товарища оказались уже бывалыми людьми, они вели партийную работу среди рабочих, группируя вокруг себя актив.
– Настроение рабочих Дальней тайги такое же, как и у нас, т. е. достаточно толькоспички, чтобы на том или другом прииске вспыхнуло волнение, чтобы остановились все прииски.
И Слюсаренко рассказал о случае, происшедшем на Тихоно-Задонском прииске.
– В конце декабря рабочие избили смотрителя шахты Патюкова за рукоприкладство и не вышли на работу, предъявив требование удалить этого служащего с прииска. Забастовка прекратилась лишь на третий день, после удовлетворения требования рабочих. Обдумывая события, мы с Белоусовым и Волошиным пришли к заключению, что из этой истории надо извлечь урок – эта забастовка кончилась благополучно, но в дальнейшем бастовать надо в один из летних месяцев. Тогда в случае неудачи рабочие могут уехать на другие прииски, в другие золотопромышленные системы Сибири и Дальнего Востока. Я думаю, что мы решили правильно,– сказал Слюсаренко на прощанье. Я с ним согласился.
Прошло еще два месяца. Однажды приехал с приисков наш «раскатной» – извозчик-связист и передал мне записку от Баташева, где он сообщал, что на Нижних приисках второй дистанции началась забастовка. Пока еще нет ясности, насколько конфликт серьезен и каковы будут последствия. «Стал пока Андреевский, и передают, что к вечеру станут Успенский и Утесистый»,– говорилось в записке.
Мы с Думпе стали советоваться, что делать. Присутствовавший кочегар Алеша Скотников, смеясь, подсказал нам: «Надо выпускать пар из котла и ехать на Надеждинский». Я все же предложил проверить сообщение – ночью послать связных на ближайший прииск, Феодосиевский, и выяснить обстановку. К утру наш связной успеет вернуться. На этом и остановились.
Решили послать связными Николая Власова (вахтового слесаря с бура № 13), уже вполне распропагандированного рабочего, и Алешу Скотникова. Они подвязали лыжи и пустились в путь. Это было в ночь на 2 марта, а накануне рабочие ряда приисков второй дистанции не вышли на работу.
Всю ночь мы ждали с нетерпением своих связных. Все свободные от вахты не спали и даже не пошли на отдых, а сидели около горна кузницы, где мы с Думпе правили долота бурильной машины. Я послал рабочего к буру, который находился от нашего на расстоянии двух – двух с половиной верст. Оказалось, что и там рабочие находятся в состоянии нервного ожидания.
И вот, когда начало светать и стали видны дали горизонта, кто-то из рабочих заметил, как по склону одного из гольцев катились две точки. Потом мы увидели, что это два человека быстро несутся с высоты гольца вниз к нам. Это были наши связные. Николай Власов еще издали кричал: «Забастовка».
Через несколько минут они оба наперебой передавали подробности:
– Забастовали Андреевский, Утесистый, Васильевский; на Феодосиевском несколько шахт тоже уже не работает...
Мы поняли, что началось что-то новое в жизни Ленских приисков.
Я переговорил сначала с Власовым, который заверил, что за рабочих бура № 13 беспокоиться не надо – они все вполне сознательные ребята.
Потом, чтобы узнать настроение рабочих нашего бура (№ 12), я обратился с вопросом: «Что будем делать? Начнем ли забастовку? » – Рабочие единодушно решили бастовать – стали все помогать мне приводить машины в холодное состояние. Только Думпе не участвовал в этой работе, он все еще что-то ждал. Лишь когда второй вахтенный машинист бура № 13 Ходасевич сообщил нам, что команда второго бура тоже забастовала и заканчивает приведение в нерабочее состояние своей машины, Думпе принял забастовку.
Наш смотритель Василий Иванович совсем было растерялся: он знал, что ранее в подобных случаях от рабочих прежде всего «попадало» ближайшим служащим. Но я от имени всех рабочих обеих буровых машин сказал ему, чтобы он не беспокоился: рабочие лично к нему не имеют никакой претензии и поэтому они его «пальцем» не тронут, лишь бы он нам не мешал, на что последовал ответ: «Делайте как хотите».
Вечером наша разведочная партия в полном составе со своим смотрителем, который побоялся оставаться в тайге, вернулась в механические мастерские на Надеждинском прииске.
стр 31
Ленские рабочие бастуют
Вечером 2 марта, когда наша разведочная партия прибыла из тайги на Надеждинский, состоялось собрание Центральной партийной группы. На собрании были не только те товарищи, которых я уже знал, но и новые лица; всего собралось до 20 человек. Здесь я впервые познакомился с недавно приехавшим на прииски Григорием Черепахиным. Это был большевик, приговоренный к каторге за участие в революции 1905 г.
В дальнейшем Черепахин показал себя выдающимся руководителем рабочих.
Баташев – наш партийный организатор, сделал сообщение о том, что произошло на приисках с 25 февраля до вечера 2 марта.
25 февраля рабочему Завалину на Андреевском прииске из приисковой кухни, где обычно рабочие получали продукты, было выдано негодное мясо, как оказалось еще с довеском конского полового органа. Такое же мясо получил и рабочий Быков. Приглашенный урядником в качестве эксперта рабочий-татарин Рахимов, видевший принесенное из лавки мясо, подтвердил, что действительно Быкову и Завалину отпустили конское и не годное в пищу мясо.
«Слух об этом возмутительном происшествии быстро распространился по казармам Андреевского прииска. Рабочие давно уже подозревали, что им вместо коровьего мяса иногда отпускали конину. Теперь это подозрение вполне подтвердилось»,– продолжал свой доклад Баташев.
«И вот рабочие-андреевцы решили не выходить на работу до тех пор, пока приисковое начальство не даст обещания кормить их доброкачественным коровьим мясом. Но прежде всего рабочие потребовали отстранить от работы кухонного старосту, которого они считали виновником отпуска этого негодного мяса».
«...Вот, товарищи, скромное требование, которое предъявили к Лензото рабочие Андреевского прииска в первый день забастовки 29 февраля».
Приисковая администрация в лице управляющего прииском Цинберга ответила рабочим, что они не имеют права требовать увольнения кого-либо из служащих.
Присутствовавший там и. о. главноуправляющего Теппан заявил рабочим, что они, наверное, сошли с ума, выражая свое недовольство мясом. «Мясо мы отпускаем вам всегда только первого сорта»,– уверял он, призывая к «благоразумию», предлагая немедленно приступить к работе. «Ваши неудовольствия,– закончил Теппан,– изложите письменно и подайте заявление либо мне, либо окружному горному надзору, или горному исправнику».
В этот день рабочие Андреевского прииска свои требования еще не передали администрации, так как рабочие соседних приисков предупредили, что они тоже готовят заявление и хотят их подать вместе с андреевцами.
Утром 1 марта к андреевцам приехал исправник Галкин, который тоже стал уговаривать рабочих приступить к работам. А когда он увидел, что рабочие упорно стоят на своем, предложил им выбрать представителей для ведения переговоров с приисковой администрацией. Это он сделал, так сказать, по традиции: в былые времена на приисках во время волнений рабочие всегда выделяли своих уполномоченных, которые и вели все переговоры с администрацией.
Вскоре появились забастовавшие рабочие Утесистого прииска. Сговорившись, рабочие обоих приисков подали Галкину «общую жалобу», в которой указывали на различные злоупотребления приисковой администрации и просили принять соответствующие меры.
Тогда же стало известно, что к забастовке присоединяется и соседний прииск Васильевский.
Вечером 1 марта рабочие Андреевского, Васильевского и Утесистого приисков подали заявление временно исполняющему должность горного инженера Витимского горного округа Александрову на администрацию приисков, обвиняя ее в нарушении трудового договора. В заявлении говорилось о том же, что и в общей жалобе, врученной утром Галкину. Рабочие просили выдавать
им только доброкачественное мясо, того же сорта, что и администрации; в амбарах и магазинах устроить правильные весы для взвешивания муки, картофеля и капусты; допустить выборного на кухню, чтобы он мог наблюдать за отпуском продуктов; расширить больницу и внимательно относиться к больным; записывать сдельную выработку каждого дня в рабочую книжку; обязать смотрителя следить за достаточным освещением шахт, лестниц и т. п. Рабочие, как видим, не просили ничего сверхъестественного, а лишь самое необходимое. Александров не захотел удовлетворить даже эти элементарные требования.
стр 32
– Сегодня утром забастовал Александровский прииск, рабочие которого присоединились к требованиям нижних приисков: Андреевского, Васильевского и Утесистого. Так обстоит дело по приискам,– закончил докладчик.
Подводя итог сказанному, Баташев подчеркнул, что Лензото действовало нагло, так как учитывало, что рабочие вряд ли вздумают зимой выражать свое недовольство, рискуя остаться на морозе. Почти не было дня, чтобы рабочие не жаловались на обсчет при замере выработки в забоях и в учете сдельщины. Снабжение продуктами с каждым днем ухудшалось. Рабочие все чаще возмущались наглостью разных «кнутов», нарастало глухое недовольство, которое могло каждую минуту перейти в возмущение, и требовалось очень немного для того, чтобы оно вылилось в коллективный протест. Случай с выдачей негодного конского мяса всколыхнул всех рабочих приисков.
Мы приехали из тайги вечером 2 марта, утром того же дня развернулись события в механических мастерских Надеждинского прииска. Сразу же по приходе на работу Баташев послал мальчика-ученика по мастерским и на электростанцию сказать мастеровым, чтобы все они шли в слесарно-механическую. Спустя некоторое время рабочие стали собираться. Туда же явился и инженер Демут, рассчитывая, что его присутствие запугает мастеровых и они станут на работу. Действительно, некоторые рабочие заколебались и стали уходить из помещения. Все молчали. Никто не хотел говорить в присутствии мастера. Тогда выступил Баташев: «Причина нашей сходки вполне понятна,– заявил он.– Нам известно, что наши товарищи объявили на Андреевском прииске забастовку и что Теппан грозит [им] расчетом. Может быть, часть рабочих уже сидит в тюрьме. Мы работаем в одинаковых условиях с Андреевским прииском, а потому нам надо обсудить, что нам делать».
— Выходите из мастерской, здесь место для работы, а не для собраний,– закричал Демут.
— Товарищи, пойдем во двор, там и сговоримся,– предложил Баташев.
Во дворе Баташев снова выступил перед рабочими. Он рассказал им о положении на Нижних приисках и предложил примкнуть к забастовке в знак солидарности.
Тут опять вмешался Демут, но получил отпор.
– Мы рабочие, ты – администратор, о своем положении мы сами позаботимся, а потому просим оставить наше собрание,– сказали ему рабочие.
Ликвидаторы Думпе, Розенберг, Журавов-Иванов, а вслед за ними еще два-три оратора пытались было удержать рабочих, говоря, что мастеровым не следует примыкать к горнорабочим, так как у них совершенно иные интересы. Но эти голоса скоро замолкли. Предложение Баташева примкнуть к забастовке поддержали выступившие Вязовой и Подзаходников. Они заявили, что забастовку горняков Нижних приисков вопреки утверждениям меньшевиков надо считать нашей забастовкой и примкнуть к ней немедленно.
Когда все увидели, что большинство рабочих готово присоединиться к забастовке, Баташев предложил: «Товарищи, сейчас разойдемся по баракам, а вечером вновь соберемся и уже окончательно сговоримся о дальнейшем». Баташев устроил этот перерыв для того, чтобы обсудить все мероприятия по забастовке на собрании Центральной партийной группы.
И вот теперь мы, передовые рабочие, члены партийной группы, сидели в неотстроенной бане, куда собрались для того, чтобы выработать предложения, которые бы сразу сплотили не только рабочих мастеровых, но и способствовали бы объединению всех рабочих Лензото в борьбе за их насущные интересы.
В тот момент у всех нас было одно мнение, что эта забастовка сулит нам что-то новое, небывалое еще в жизни приисков и что она будет развиваться. Поэтому, за исключением немногих, все пришли к единодушному мнению, что забастовку надо распространить и на другие прииски, а для этого провести ряд организационных мероприятий.
Прежде всего следует создать крепкие органы забастовки. Необходимо разослать по остальным приискам второй дистанции, не бастующим до сих пор, уполномоченных для разъяснения положения и призыва к рабочим поддержать начавшуюся забастовку; немедленно установить связь с Дальней тайгой. И, наконец, было решено, что по мере развития забастовки необходимо создать единый руководящий центр. Место пребывания этого центра рекомендовать приискам установить в наших мастерских.
стр 33
На Баташева была возложена обязанность временно, до организации центрального органа забастовки, руководить всеми мероприятиями по развертыванию стачки. После того как основные вопросы были обсуждены и намечены конкретные меры по организации забастовки, мы пригласили рабочих механических мастерских и продолжили собрание.
Здесь же на собрании выбрали и уполномоченных для связи с приисками: Беляков, Вязовой, Годов и Украинцев. Трое должны были уехать на Нижние прииски, а Матвей Украинцев и еще два товарища (фамилии их я не помню) на прииски Дальней тайги. Всем этим уполномоченным было вменено в обязанность добиться того, чтобы горняки приисков узнали о том, что рабочие Надеждинских механических мастерских твердо решили распространить забастовку Нижних приисков на все остальные прииски Лензото. Украинцев же должен был, опираясь на группы сознательных рабочих Светлого и Иосифовского приисков, призвать всех рабочих первой и третьей дистанций Лензото к всеобщей забастовке.
Затем были выбраны представители от механических мастерских для переговоров с администрацией Лензото и разного рода начальством. Так, «милостивый государь» Павел Николаевич Баташев получил удостоверение (подписанное всеми рабочими механической мастерской) следующего содержания:
«Мы, рабочие и мастеровые механической мастерской Надеждинского прииска, 2 марта 1912 года постановили: избрать из своей среды депутатов для переговоров с управлением Ленского золотопромышленного товарищества, а равно с правительственной администрацией местного Горного района – вполне сознательно и по своему усмотрению, как людей благонамеренных, которым мы могли довериться, в чем и подписуемся». Позднее Вязовой получил такое же удостоверение, но там было добавлено, что он «исполняет только наши постановления и является не частным лицом» и что «ему поручается вести переговоры и с Главным управлением Лензото».
Впоследствии Баташев получил подобное удостоверение еще и от рабочих депо железнодорожной станции Александровская.
К полуночи все связные разошлись и разъехались по приискам. Забегая вперед, нужно сказать, что «судьба не ко всем уполномоченным была благосклонна». В то время как Вязовой, Баташев, Годов и Беляков в течение ночи успешно выполнили полученные задания, на долю группы Матвея Украинцева выпало очень много трудностей. Во-первых, чтобы добраться только до самых близких приисков Дальней тайги, надо было объехать и обойти немало полицейских застав и кордонов. Украинцев в первые 8–10 дней своего путешествия по глухой тайге избежал всяких задержек и в результате его агитации все основные прииски Дальней тайги забастовали. Но вот «удача» стала изменять Матвею, и он попал прямо в лапы исправника Соболева и заключен был в «казачью» прииска Верный. Здесь Украинцев пробыл до тех пор, пока его не вытребовал к себе ротмистр Трещенков. В Бодайбо, Киренске и Иркутской тюрьме Украинцев пробыл еще два года. О причинах этого расскажу ниже.
На прииск Андреевский уехал токарь Зеленко, член нашей Центральной партийной группы. Он получил специальное задание. Среди рабочих прииска было много татар. Чтобы внести раскол в среду рабочих, мулла убеждал мусульман, что у них свои, особые задачи, и они не должны поддерживать забастовку русских. Зеленко с помощью местных товарищей успешно разоблачил коварные замыслы муллы, на следующий день все рабочие прииска забастовали.
День 3 марта был очень напряженным. Все с нетерпением ждали известий о распространении забастовки на прииски, продолжавшие еще работать. К таким относился, например, Феодосиевский, самый «золотой» из всех приисков Лензото и самый многолюдный–на нем работало более 2000 человек. Но там с момента развития событий настоящего руководителя не оказалось. Рабочие несколько дней колебались то в ту, то в другую сторону: одни стояли за забастовку, другие не считали нужным поддерживать ее.
Были и такие, которые хотели использовать забастовку в личных интересах, полагая, что если теперь пойти работать, то их поставят в такой забой, где золотые самородки сами повалятся в карман. Администрация охотно поддерживала эти настроения. Теппан распорядился, чтобы тем, кто идет на срыв забастовки, обязательно давать возможность «шуровки», т. е. поисков самородков золота в забоях. Казаки, которые всегда находились в «золотых» забоях и всех пойманных в «шуровке» немедленно отправляли к исправнику для выселения из горного района, на этот раз «не видели», что рабочие крадут золото. Однако «попустительство» администрации не достигло цели. К чести рабочих нужно отнести то, что в ходе забастовки все рабочие, имевшие золото, сдали его в Центральный забастовочный комитет. Из этих самородков и был составлен фонд бастующих.
стр 34
2 марта во время одного из бурных собраний феодосиевцев, на котором снова и снова стоял вопрос, что делать – бастовать или нет, на прииске появился Григорий Черепахин – большевик, опытный страстный оратор. Он рассказал феодосиевцам о положении на других приисках, о требованиях, предъявленных администрации андреевцами, о том, что эти требования отражают интересы всех рабочих Лензото. Горячий, взволнованный призыв Черепахина к рабочей солидарности нашел живой отклик в сердцах горняков. Простой, но убедительный лозунг Черепахина «бастовать до зеленой травы» (т. е. бастовать либо до полного удовлетворения всех требований горняков, либо до прихода первого парохода, которым можно будет уехать в «жилые места») был поддержан всеми феодосиевцами. Большевик Черепахин покончил с колебаниями на прииске, причем прежний руководитель Петухов, забыв о своем «эсерстве», активно поддерживал Черепахина и стал его надежным помощником. К утру 3 марта Феодосиевский прииск забастовал.
В течение 3 марта в механических мастерских, где собирались все сведения о распространении забастовки, было получено сразу два важных сообщения: первое, что наконец Феодосиевский прииск с самого утра полностью бастует, и второе, что рабочие Иосифовского прииска первой дистанции тоже присоединились к забастовке. Это был первый из всех приисков Дальней тайги, присоединившийся к забастовке. Впоследствии выяснилось, что под руководством большевика Волошина на прииске сложился небольшой, но крепкий коллектив, который во время забастовки сыграл положительную роль.
Еще самым ранним утром стали приезжать на Надеждинский выборные депутаты забастовавших приисков: уполномоченные сделали свое дело.
Часов в 5–6 утра было открыто первое, так сказать, «конституционное» собрание представителей рабочих. Правда, еще прибыли не все выборные от Дальней тайги, куда с вечера (как уже говорилось) уехали уполномоченные Центральной группы во главе с М. Украинцевым. Ехать туда было далеко: до самых близких приисков было не менее 70–80 верст, а до Кулебрянника – самого дальнего прииска – около 300 верст. Поэтому наши товарищи могли туда доехать только через 6–7 дней – так трудно было организовать и связать в один узел забастовавших рабочих Лензото.
Приехавшие выборные депутаты сообщили, что на всех забастовавших приисках начали создаваться приисковые забастовочные комитеты. Теперь, по мнению всех присутствовавших на собрании, необходимо выбрать и руководящий орган забастовки ленских рабочих – Центральный забастовочный комитет (ЦЗК). В состав его было избрано 15–18 человек.
Внутри Центрального забастовочного комитета была создана специальная группа для непосредственного руководства забастовкой. Назвали ее Центральным бюро (ЦК). Сюда вошли: П. Н. Баташев – председатель ЦЗК и ЦБ, Г. В. Черепахин – первый заместитель, Р. И. Зеленко (Зелионко) – второй заместитель и члены: Ф. В. Бондарь – рабочий с Александровского, П. И. Подзаходников – слесарь механических мастерских, А. К. Лесной (Лесных) – с Васильевского и И. И. Попов – с Александровского. Избранные в ЦБ были большевиками, кроме Попова – эсера, и Лесного, который прежде находился под влиянием анархистов, но впоследствии всегда поддерживал в забастовке большевиков. Попов же ничего, кроме вреда, для движения ленских горняков не дал.
На этом же собрании были выработаны и требования всех приисков, которые позднее, часа через два-три, были превращены в известные «Наши требования», ставшие программой рабочих во время забастовки. За эти требования рабочие крепко стояли и отстаивали их во время своих многочисленных переговоров с разными «искусителями» вроде иркутского губернатора Бантыша, генерал-губернатора Князева, сенатора Манухина и других.
И, наконец, было решено сегодня же созвать общее собрание ближайших приисков около Народного дома, на котором поставить все основные вопросы на обсуждение: большинство депутатов ЦЗК считало, что все решения ЦБ надо подвергать референдуму. Такой порядок существовал до конца первого периода забастовки, т. е. до 3 апреля.
Около 12 часов дня Баташев и другие члены ЦБ, а также несколько выборных депутатов встретились с исполняющим обязанности главноуправляющего приисками Теппаном. Прежде всего выборные обратились к Теппану с просьбой отвести им под общее собрание Народный дом, предоставить выборным депутатам бесплатный проезд на приисковых лошадях и по железной дороге. На эти просьбы депутатов Теппан ответил согласием. Положительно также Теппан отнесся и к созданию Центрального забастовочного комитета. Но когда выборные депутаты вручили Теппану проект «Наших требований», то он заявил, что там есть такие пункты, удовлетворение которых зависит не от него, а только от главного правления в Петербурге. Так выборные и ушли от Теппана, не разрешив ни одного основного вопроса. Уходя, депутаты просили Теппана прислать на собрание приисковых рабочих своего представителя, но на это Теппан ничего не ответил, просто повернулся и ушел.
стр 35
– Мы ушли от Теппана, возмущенные его наглостью,– говорил после Баташев.
Около двух часов дня возле Народного дома началось общее собрание рабочих приисков второй дистанции. На этом собрании присутствовали рабочие Андреевского, Утесистого, Успенского, Васильевского, Пророко-Ильинского, Липаевского, Ивановского, Иннокентьевского, Александровского, Надеждинского, Софиевского, Миниатюрного, Феодосиевского и других приисков второй дистанции, а также рабочие механических мастерских Надеждинского прииска – всего более 3000 человек. Но представителей от Дальней тайги было еще очень мало.
Стоял сильный мороз. Все рабочие, конечно, не поместились в Народном доме, туда лишь по очереди ходили погреться. Посоветовавшись, решили проводить собрание на вольном воздухе. Опрокинутая сахарная бочка стала рабочей трибуной.
Никто на этом собрании председателя не выбирал. Баташев просто встал на бочку и рассказал об ответе Теппана на предварительные требования рабочих. Делал он это очень красочно, показывая то отвращение, которое было написано на лице исполняющего обязанности главноуправляющего приисками, особенно когда он двумя пальцами принимал от депутатов «Наши требования».
– Негодяй! – кричали рабочие в адрес Теппана.
Затем Баташев просто и доходчиво разъяснил рабочим некоторые истины классовой борьбы. Многие из присутствующих слышали об этом впервые.
«Мне не раз приходилось участвовать в забастовках,– говорил Баташев,– и не было такого случая, чтобы капиталисты сразу шли на уступки. Когда выступает класс против класса, то на защиту интересов капиталистов становятся полиция, войска и суд. Все они выступают вместе против рабочих. Жить рабами тяжело, а чтобы бороться, нужно глубокое сознание правоты своего дела. Мы забастовали сегодня, и для нас уже давно приготовлена расправа: полиция и войско... Впереди нас ожидают порка, кандалы, расстрелы. Может быть, мы погорячились, объявив забастовку, может, у нас не хватит мужества выдержать все лишения в период забастовки, тогда давайте откажемся сейчас и не будем давать опрометчивого обещания – бастовать до конца».
— Бастовать до конца! Или пусть удовлетворят наши требования, или вывезут отсюда,– загудела трехтысячная толпа.
— Бастовать,– раздавалось повсюду.– Мы вас выбирали. Действуйте!
Потом Баташев рассказал, что депутаты, съехавшиеся сегодня утром с забастовавших приисков, выбрали центральный руководящий орган забастовки – Центральный забастовочный комитет, с его верхушкой – Центральным бюро, назвал фамилии всех членов ЦБ. Далее Баташев сообщил и о том, что на заседании ЦБ на основе требований рабочих отдельных приисков выработаны единые требования, которые сегодня были предъявлены администрации приисков.
Вспоминается, как Баташев закончил свое выступление:– Спасибо, товарищи, за доверие.– Теперь, когда вы нас выбрали своими депутатами, необходимо, чтобы вы исполняли все постановления Центрального бюро. Только при этом условии враги не возьмут нас легко. И совсем не возьмут, если мы все, и депутаты, и все рабочие, будем едины, будем верить друг другу и защищать друг друга.
Собравшимися без прений был утвержден состав Центрального забастовочного комитета.
Все рабочие активно обсуждали каждый пункт выдвигаемых требований.
В проект, предложенный ЦБ, было внесено немало существенных поправок и дополнений. Так, в требованиях почти всех приисков значилось – добиться у администрации 10–15-процентной прибавки к жалованью. На собрании эта цифра подверглась изменению: решено было потребовать пропорциональной прибавки от 30 процентов (при двухрублевой зарплате в день) до 20 процентов (при поденной плате 2 рубля 50 копеек в день), о чем и было записано в требованиях.
Затем собрание изменило 16-й пункт проекта требований. Первоначально этот пункт был сформулирован так: «Отменить рукоприкладство». Общее же собрание нашло оскорбительной для себя эту редакцию и предложило сформулировать это требование таким образом: «Вежливое обращение администрации», рабочих не называть на «ты». И, наконец, собрание дополнило последний пункт требований об устранении с работы на приисках ряда служащих, известных рукоприкладчиков и ругателей. Если в первоначальных документах, а также в решении ЦБ фигурировало только 5 фамилий, то на общем собрании рабочие потребовали записать 27 человек, подлежащих изгнанию с приисков.
стр 36
Вот как выглядели «Наши требования» в целом:
«1. Во все время забастовки продовольствие по кухне должно выдаваться по обыкновению.
2. а) Продовольствие с кухни должно выдаваться на равных условиях со служащими. Все продукты на кухне должны выдаваться в присутствии уполномоченных, которые назначаются рабочими того же района, в котором предстоит выписка (продуктов.– М. Л.);
б) что мясо должно делиться на два сорта;
в) квас должен быть в летнее время за счет Ленского золотопромышленного товарищества;
г) хлеб ржаной должен быть сеяным;
д) картофель должен быть обязательным;
е) капуста должна быть тоже обязательной ввиду того, что она предохраняет от цинги.
3. а) Расширение квартир с достаточным количеством воздуха, с бесплатным же освещением;
б) холостым – одна комната на двоих, и семейному – одна комната (на семью.– М. Л.). Отдельные помещения – прачечная и сушилка.
4. а) Рабочие, нанявшиеся по профессии, не должны посылаться в ту область труда, где не требуется их профессиональное знание, а также и горнорабочим должны установить очередную сменяемость работ;
б) ни один рабочий не должен увольняться в зимнее время. Увольнение должно быть летом, и притом же должен быть выдан обязательно бесплатный проезд с семьей до Жигалова;
в), если же администрация увольняет рабочего, то должна рассчитать по закону.
5. а) Восьмичасовой рабочий день. Предпраздничные дни по семь часов. Воскресные и двунадесятые праздники работы не обязательны, а считать эти дни льготными, если же в эти дни производится работа, то должно с 6 часов утра до 1 часу дня писать их за полтора дня;
б) неурочное время должно оплачиваться за первые 2 часа – 3 часа, а за последующие часы за каждый час – 2 часа,
- Существующая такса (расценка труда.– М. Л.) должна быть увеличена пропорционально плате: 2 руб. – 30 процентов, до 2 руб. 50 коп.– 20 процентов и свыше – 10 процентов. А для горнорабочих отрядные работы [должны быть] не принудительными], а по взаимному соглашению. Всем без исключения рабочим и мастеровым добавить жалованья по 30 процентов.
- а) Каждый день должен вывешиваться табель с проработанного дня, а также и по окончании месяца; в табеле должен быть подсчет за целый месяц;
б) горнорабочим должны выдаваться ежедневно ярлыки на выработку.
- Уплата заработка должна производиться ежемесячно и полностью в конторе мастерской и на стану, причем получатель должен расписаться в табеле о сумме, которую он получил.
- Выписка (продуктов) по амбару для мастеровых должна производиться тремя днями раньше горнорабочих.
- Отмена штрафов.
- Выделить полную автономию вахтовых (слесарей.– М. Л.), которые должны подчиняться только механической администрации, чтобы служащие (горной службы.– М. Л.) не вмешивались в дела электропаровых машин. Трехсменная вахта по 8 часов в сутки.
- Всем рабочим и мастеровым не должна сбавляться поденная плата. Рабочим, командированным на дальнее расстояние, должен платиться полуторный оклад.
- По первому требованию больного должна явиться медицинская помощь. Болезнь рабочего по вине Ленского золотопромышленного товарищества оплачивается поденной платой, а болезнь вообще – полднем, до дня выздоровления. Обязательная выдача удостоверений больным.
- Чтобы администрация не увольняла по личным капризам, а делала это с ведома рабочей комиссии.
- Непринужденность женского труда.
- Вежливое обращение администрации; рабочих называть не на «ты», а на «вы».
В пункте 17-м перечислены 27 административных лиц, подлежащих устранению с работы на приисках.
стр 37
18. За время забастовки никто не должен пострадать».
На общем собрании единодушно было принято специальное решение внести в текст «Наших требований» особые пункты, гарантирующие свободу и неприкосновенность рабочих представителей.
«О гарантии выборных:
а) Чтобы делегатам от всех забастовавших приисков было предоставлено право на время переговоров пользоваться бесплатным проездом по железной дороге от ст. Феодосиевской до ст. Бодайбо, а равно и на лошадях;
б) Чтобы управление Ленского золотопромышленного товарищества снеслось бы с местной полицией о гарантии свободы делегатам;
в) Чтобы на время забастовки выборным был предоставлен Народный дом;
г) Чтобы административной властью не назначались на работы отдельные лица(штрейкбрехеры.– М. Л.), предварительно не испросив разрешения делегатов.
Мы хотим, чтобы забастовка носила миролюбивый характер, а поэтому заявляем: если будут применены карательные меры к нашим уполномоченным, тогда мы снимаем всех рабочих с работы». На следующий день требования рабочих были вручены администрации.
Собрание рабочих окончилось поздно – около 11 часов вечера. Несмотря на то что мороз все крепчал, расходиться не хотелось. Около Народного дома запылали костры, рабочие горячо обсуждали итоги собрания, строили предположения о том, как развернуться дальнейшие события и т. п. Но пора было идти по домам. Баташев, огласив в последний раз «Наши требования», обратился с напутствием к рабочим: «Слушайте, товарищи! Во время забастовки не допускайте никаких безобразий, помните, что прежние забастовки на приисках кончались неудачей подчас лишь потому, что рабочая масса была плохо дисциплинирована. Ни имущества Лензото, ни служащих не надо трогать. Центральное бюро постановило, чтобы по станам не пили водки и не играли в карты на деньги – это может нас разъединить в то время, когда нам надо стоять друг за друга. При всяком обращении к вам – отдельным рабочим – полиции, администрации приисков и прочих отсылайте всех чиновников и служащих к тем людям, коих вы сегодня избрали по приискам, а также в руководящий орган забастовки всех приисков – в ЦБ. По примеру андреевцев и феодосиевцев немедленно нужно избрать в каждом бараке ответственного за порядок – старосту. И еще прошу обратить внимание на следующее: если в бараках или около них появятся чужие люди, неизвестные вам, то немедленно о них сообщайте старостам, а они уж разберутся. Согласны вы с этим или нет?» – спросил Баташев и спрыгнул с бочки.
«Согласны!» – гудела масса голосов. «Ур-а-а!» – громко гремело в морозном воздухе и отдавалось в суровых витимских гольцах.
Все стали расходиться. Черепахин, Кудрявцев, Петухов и Корнев пошли на Феодосиевский; Попов и Бондарь – на Александровский; Лесной – на Васильевский; Зеленко и Быков – на Андреевский.
С утра 4 марта продолжали поступать сведения о присоединении к забастовке все новых и новых приисков. Стало известно, что забастовали рабочие Прокопьевском, Ивановского и Пророко-Ильинского приисков. Они поддерживают общие требования бастующих. А утром 5 марта такое же известие пришло с Иннокентьевского прииска.
Вечером 4 марта в Народном доме собрался первый пленум Центрального забастовочного комитета. Здесь присутствовали не только выборные депутаты, но много старост и рабочих с окрестных приисков. Всего в помещении Народного дома находилось около сотни рабочих. Когда Баташев стал было открывать собрание, кто-то, выглянув в окно и увидав едущих стражников, крикнул:
— Полиция! – Конечно, присутствующие заволновались, но Баташев встал и во весь свой мощный голос крикнул.
— Стойте. Полиция знает о нашем собрании. Пусть полицейские зайдут, и мы послушаем, что они нам скажут.
Все сели на места, и собрание продолжалось. Стражники во главе с полицейским урядником Тихоновым вошли в помещение и объявили, что они заехали по поручению горного окружного инженера Александрова, который просил предупредить забастовочный комитет, что он здесь будет в 4 часа 7 марта» Сообщив это, Тихонов и его «молодцы» удалились.
Продолжение следует... Всего страниц 71
Фото Авторство: Дунай. Собственная работа, CC BY-SA 3.0, https://commons.wikimedia.org/w/index.php?curid=22595961